Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок.
Шрифт:
Насиональ подходил к огромному, тяжелому, черному как смоль быку, согнувшему могучую шею, и, раскинув руки с зажатыми в них бандерильями, издеваясь, кричал ему:
– Пойди-ка сюда, святой отец!
«Святой отец» яростно бросался вперед, а Насиональ изо всей силы вонзал ему в загривок бандерильи и громко восклицал, как бы торжествуя победу:
– За всех попов!
В конце концов Гальярдо сам начинал смеяться над выходками Насионаля.
– Не делай из меня посмешище,- говорил он.- Скоро наша квадрилья прославится как сборище еретиков. Сам
Однако он очень любил своего бандерильеро и всегда помнил о его преданности, часто доходившей до самопожертвования. Насионаля нимало не трогало, если публика освистывала его. При встрече с опасным быком он кое-как всаживал бандерильи, лишь бы поскорее кончить дело. Слава ему была не нужна, он работал ради заработка. Но когда Гальярдо со шпагой в руке направлялся к «трудному» быку, бандерильеро всегда держался рядом, чтобы вовремя прийти на помощь другу и тяжелым плащом или могучей рукой укротить свирепое животное. Дважды случалось матадору упасть на арене перед самыми рогами, и всякий раз Насио-паль бросался на быка, позабыв о детях, о жене, о харчевне, обо всем на свете, готовый умереть, но спасти маэстро.
В доме Гальярдо его всегда принимали как члена семьи. Сеньора Ангустиас любила его, чувствуя в нем родственную, простую душу.
– Садись рядом со мной, Себастьян. Ты правда ничего не хочешь?.. Расскажи, как идут дела в таверне? Тереса и детишки здоровы?
Насиональ перечислял все, что было продано за последние дни; столько-то стаканов в розлив, столько-то местного вина доставлено покупателям на дом. Старушка внимательно слушала; уж она-то натерпелась нужды и знала цену деньгам, заработанным по сентимо.
Себастьян рассказывал о своих планах. Если бы открыть в харчевне торговлю табаком, дело' пошло бы на славу. Матадор мог бы добиться для пего разрешения, пользуясь своими связями, но по некоторым соображениям Насиональ не может согласиться на это.
– Видите ли, сенья Ангустиас, табачная монополия – это дело государственное, а у меня есть свои взгляды; я федералист, состою в партии и даже член комитета. Что скажут мои товарищи?
Старушка возмущалась его щепетильностью. Единственная его обязанность – зарабатывать для семьи как можно больше. Бедная Тереса! Да еще столько ребятишек!..
– Не будь дураком, Себастьян! Выбрось ты всю эту дребедень из головы. И не спорь со мной. Не говори глупости, как всегда. Вот послушай, завтра я пойду к обедне в церковь Мака-рены…
Но Гальярдо и дона Хосе, куривших на другом конце стола за рюмкой коньяка, забавляли рассуждения Насионаля, и, чтобы подразнить его, они начинали ругать дона Хоселито: обманщик, он только и делает, что сбивает с толку таких простаков, как Насиональ.
Бандерильеро кротко сносил насмешки матадора и его доверенного. Сомневаться в доне Хоселито!.. Такая нелепость не могла даже задеть его. Все равно как если бы кто-нибудь сказал, что другой его кумир, Гальярдо, не умеет убивать быков.
Но когда к насмешникам
– Библия?.. Чепуха! Сотворение мира в шесть дней? Чепуха! Сказки про Адама и Еву?.. Тоже чепуха! Все враки и суеверие.
И слово «чепуха», которое он применял ко всему, что считал лживым или глупым (чтобы не употреблять другое, менее пристойное слово), приобретало в его устах оттенок крайнего презрения.
«Сказки про Адама и Еву» служили ему поводом для неиссякаемых сарказмов. Он немало поразмыслил над этим во время долгих ночных часов, переезжая с квадрильей из города в город, и пришел к несокрушимому выводу, целиком являвшемуся плодом его рассуждений. Каким образом, интересно знать, могли все люди произойти от одной-единственной пары?
– Я вот, например, зовусь Себастьян Венегас, так? А ты, Хуанильо, зовешься Гальярдо; и у вас, дон Хосе, есть своя фамилия, и у каждого есть своя, а одинаковые фамилии только у родственников. А если бы все мы были потомки Адама, и фамилия Адама была бы, скажем, Перес, то и всех нас называли бы Перес. Ясно?.. Ну, а раз у каждого из нас своя фамилия, значит, было много Адамов, и все, что рассказывают попы, все это… чепуха! Суеверие и отсталость! Нам не хватает образования, вот нас и обманывают… Сдается, я все хорошо объяснил.
Гальярдо хохотал во все горло и приветствовал бандерильеро, подражая реву быка. Дон Хосе поздравлял Насионаля, с андалузской торжественностью пожимая ему руку.
– Дай руку! Сегодня ты великолепен. Настоящий Кастелар!
Сеньора Ангустиас, как набожная старушка, чувствующая
приближение смерти, возмущалась тем, что такие речи произносятся в ее доме:
– Молчи, Себастьян. Закрой свои дьявольские уста, или я тебя выгоню. Не смей говорить здесь такие слова, висельник проклятый… Если бы я тебя не знала!.. Я-то ведь знаю, какой ты хороший человек!..
В конце концов она прощала бандерильеро, подумав о том, как он любит ее Хуана, как выручал его в минуты опасности. Кроме того, и она и Кармен могли быть спокойны, если в квад-рилью входил такой серьезный, добропорядочный человек. Разве сравнишь его с другими «ребятами» или даже с самим матадором, который, оставшись один, не прочь развлечься и покрасоваться перед женщинами.
Враг священнослужителей и Адама и Евы свято хранил тайну своего маэстро, но именно поэтому становился мрачным и необщительным, когда видел его у семейного очага рядом с матерью и сеньорой Кармен. Если бы эти женщины знали все, что знал он!