Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок.
Шрифт:
Что же касается упомянутого нами не совсем обычного облика сеньора коррехидора, то рассказывают, что был он сутуловат… во всяком случае больше, чем дядюшка Лукас, словом, почти горбат, роста ниже среднего, тщедушный, болезненный и кривоногий; походка у него была sui generis, [13] — походка, о которой может дать понятие лишь нелепое выражение «хромать на обе ноги», ибо шел он покачиваясь с боку на бок, назад и вперед. Зато, гласит предание, лицо его с большими темными глазами, в которых сверкали гнев, властолюбие и сладострастие, было правильно, хотя и сильно сморщено
13
Sui generis — совершенно своеобразная (лат.).
Дон Эухенио де Суньига-и-Понсе де Леон (так звали его превосходительство) родился в Мадриде, в знатной семье. Лет ему было около пятидесяти пяти, из коих четыре года он провел на посту коррехидора того самого города, о котором идет речь, и где он вскоре по прибытии женился на одной из самых знатных местных сеньор, о ней мы скажем в свое время.
Чулки дона Эухенио — единственная часть его туалета, за исключением башмаков, которую не скрывал широчайший ярко-красный плащ, — были белого цвета, а башмаки — черные, с золотыми пряжками. Однако в открытом поле ему стало так жарко, что он скинул плащ, и под ним оказались пышное батистовое жабо, саржевый камзол цвета горлицы с вышитыми гладью зелеными веточками, короткие черные шелковые штаны, огромный казакин из той же материи, что и камзол, небольшая шпага со стальной насечкой, жезл с кисточками и пара превосходных замшевых перчаток соломенного цвета, которые обычно никогда не надевались и служили лишь неким символом высокого положения.
Альгвасила, следовавшего на расстоянии двадцати шагов от коррехидора, звали Гардуньей, [14] и он вполне оправдывал свое имя. Худой, юркий, с рыскающими глазками, мелкими отталкивающими чертами, с длинной шеей и руками как плети — он одновременно походил на ищейку, вынюхивающую преступников, на веревку, которой их вяжут после поимки, и на сооружение для их казни.
Тот коррехидор, который впервые обратил на него внимание, сказал, не задумываясь: «Из тебя выйдет настоящий альгвасил!..» И он состоял альгвасилом уже при четырех коррехидорах.
14
Гардунья — хорек (исп.).
Гардунье было сорок восемь лет; он носил треуголку, правда меньших размеров, чем у его хозяина (ибо, повторяем, шляпа коррехидора была несравненной), черный плащ, черные чулки — вообще он был во всем черном, — жезл без кисточек, а вместо шпаги — нечто вроде вертела.
Это черное пугало казалось тенью своего пестро разодетого хозяина.
Глава IX
Но-о, серая!
Где бы ни проходили коррехидор и его прихвостень,
— Раненько собрался нынче сеньор коррехидор к сенье Фраските!
— Раненько… И один! — добавляли другие, привыкшие видеть его во время подобных прогулок в чьем-либо обществе.
— Послушай-ка, Мануэль, чего это нынче сеньор коррехидор один идет к наваррке? — обратилась крестьянка к мужу, который вез ее на крупе своей ослицы.
И с этими словами она многозначительно ткнула его в бок.
— Не болтай пустого, Хосефа! — заметил добряк крестьянин. — Сенья Фраскита не из таких, не может она…
— Да я ничего и не говорю… Но только коррехидор-то очень даже может в нее влюбиться… Я слыхала, что из всех, кто ходит на мельницу, один только этот бабник-мадридец имеет дурное на уме…
— А почему ты знаешь, бабник он или нет? — осведомился в свою очередь супруг.
— Сама-то я не знаю… Но не бойсь! Будь он хоть раскоррехидор, а уж я бы его отучила напевать мне в уши.
Скромница была уродлива на редкость.
— Полно тебе, голубушка! — сказал Мануэль. — Дядюшка Лукас не такой человек, он бы не потерпел… Ты бы посмотрела на него, какой он бывает сердитый!
— Ну а если он ничего не имеет против? — спросила Хосефа, хитро прищуриваясь.
— Дядюшка Лукас человек порядочный, — ответил крестьянин, — а порядочный человек никогда на это не пойдет…
— Что ж, может и так… Пусть их! Я бы на месте сеньи Фраскиты…
— Но-о, серая! — крикнул муж, желая переменить разговор.
Тут ослица припустила рысью, и о чем еще говорили муж с женой, мы уже не слыхали.
Глава X
С крыши виноградной беседки
В то время как крестьяне перешептывались и кланялись сеньору коррехидору, сенья Фраскита, вооружившись лейкой и веником, тщательно мела каменный пол беседки, служившей входом на мельницу, и расставляла полдюжины стульев под самой тенистой частью зеленого навеса, а дядюшка Лукас, забравшись наверх, срезал лучшие гроздья винограда и артистически укладывал их в корзину.
— Да, да, Фраскита! — говорил оттуда дядюшка Лукас. — Сеньор коррехидор влюблен в тебя, и у него мерзкие намерения…
— Я давно тебе об этом твержу, — отозвалась наваррка. — Ну да пусть его! Осторожней, Лукас! Не упади!
— Не бойся, я держусь крепко. А еще ты очень нравишься сеньору…
— Да перестань! — прервала его сенья Фраскита. — Я сама отлично знаю, кому я нравлюсь, а кому нет! Дай бог, чтобы я так же хорошо знала, почему я не нравлюсь тебе!
— Вот те на! Да потому, что ты уродина, — ответил дядюшка Лукас.
— Эй, смотри! Какая я ни на есть, а вот как залезу к тебе наверх да сброшу вниз головой!..
— Попробуй только, я тебя тут живьем съем.
— Ну вот еще! А как явятся мои поклонники да увидят нас здесь наверху — скажут, что мы с тобой две обезьяны!..
— И верно. Ведь ты и впрямь обезьянка, и прехорошенькая! А я со своим горбом тоже похож на обезьяну.
— А мне твой горб очень даже нравится.
— Ну, тогда тебе еще больше должен нравиться горб коррехидора — он куда больше моего…
— Ладно! Ладно, сеньор дон Лукас! Будет уж вам ревновать!
— Я? Ревновать? К этому старому мошеннику? Напротив, я очень рад, что он в тебя влюбился!..