Треугольник
Шрифт:
Я киваю головой.
Когда выходим из кабинета, у меня появляется желание отведать соленой рыбы.
— Наверное, думаешь: вот бы сейчас кусочек селедки? — спрашивает Гаго.
— Как ты узнал?
— Да ведь я тоже…
— Ты говорил по-узбекски?
— Да.
— А другие языки знаешь?
— Помаленьку.
— Какие? — допытываюсь я.
— Таджикский, турецкий, грузинский, курдский…
— Откуда?
— Разве я не армянин?
— Нет, в самом деле…
— Долгая история.
— Ты из Еревана?
— По-настоящему я карабахский…
— Так
От частого повторения звуки эти приобретают какую-то сухую стройность и теряют настоящий смысл:
— Ка-ра-бах, Ка-ра-бах, Ка-ра-бах!..
В сопровождении расторопного узбека мы входим в пустую комнату, и Гаго говорит:
— Празднуют двадцатилетие фабрики… Ты должен написать лозунги… Хорошо заработаем. Я сказал директору, что ты заслуженный художник.
— Поверил?
— Не видел, как он смотрел на тебя? Он хочет необыкновенную работу. Напиши такими буквами, чтобы обалдели!.. Министр должен присутствовать. Хочу его удивить… Ведь сможешь, правда?.. Во время твоей работы тортов будет хоть отбавляй.
— А селедки?
— Селедку принесу я.
Гаго уходит, оставляя меня с полотнищами и с ведром белой краски.
Чуть погодя входит расторопный узбек, ставит рядом со мной торт и дает страничку из календаря, с которой я должен списать узбекский текст.
Начинаю. Стараюсь вспомнить миниатюры Рослина и Пицака [15] и по возможности приспособить их живописные буквы к узбекскому алфавиту. К буквам пририсовываю сказочных птиц, рыб, а сами буквы скручиваю, сплетаю друг с другом. Ем торт и рисую.
Подвижный узбек прибегает, смотрит и свистит от восхищения.
— Ого-го-го!.. Академик! — говорит он восхищенно. А я думаю: «Бедный Рослин!»
Вечером уже готов один из юбилейных лозунгов.
Входит подвижный узбек, пораженно смотрит, потом начинает хохотать. Потом входит какая-то старуха, затем две девушки, и скоро комната полна людьми. Меня немного тошнит от торта и моих разукрашенных букв.
15
Торос Рослин и Саргис Пицак — знаменитые средневековые армянские миниатюристы, создавшие замечательные портреты и оригинальные начертания букв для украшения книг.
Расторопный узбек переводит содержание написанного мною лозунга:
«Аборты можно делать только с разрешения врачебной комиссии».
Я списал текст с другой стороны, календарного листа.
Начинаю все сызнова.
Мне опять приносят торт, и я снова начинаю думать о селедке.
Объявления у входа во второй компол:
«Владивостокскому порту нужны грузчики. Обращаться: Каган, Песчаная ул., 3».
«Ура-тюбинскому театру нужны: один первый любовник и две гардеробщицы».
«Сурхансовхозводстрою» требуются: техники, слесари, водители».
— Что скажешь? — спрашивает Гаго.
— А что говорить?
— Решил поехать во Владивосток.
—
— Сразу.
Достает из кармана билет и пачку денег.
— Плата за лозунги, бери.
— Так много?
— Бери, мне до Владивостока хватит… А там платят вперед. Бери, а то когда еще придется писать лозунги. — Гаго усмехается. — Давай поедем в Ура-тюбе, а?
— Зачем?
— Там нужны влюбленные.
Не понимаю, о чем он.
— Артисты нужны.
— Нет, любовник… — снова смеется он.
— Завидую тебе, — перевожу я разговор на другую тему. — Владивосток… Причал… — Хорошая тема.
Гаго становится грустным.
— Хорошо… А ты в Самарканд?
На почте, в отделе «до востребования», на мое имя ничего нет. Гаго получает телеграмму.
— Кто послал? — спрашиваю я.
— Нерсес, — читая телеграмму, бормочет он.
На станции вывешены те же объявления. В зале ожидания сидят две девушки: в мятой одежде, в брюках, с рюкзаками.
Молча смотрю на пересекающиеся рельсы станции. Железные мосты, пересекающие их дымы, пересекающие дымы поезда… Линии — как ножи, разрезают друг друга… Вспоминаю работы Пита Мондриана.
Гаго смотрит на девушек.
Подходит скорый Челябинск — Душанбе.
— Ну я поехал… — объявляет Гаго и направляется к поезду.
— Куда, Гаго? — поражаюсь я.
— В Душанбе… Прощай!.. Желаю удачи!
На ступеньке вступает в спор с проводником, но все же поднимается в вагон, втолкнув на площадку и проводника.
Поезд, притормозив было, снова ускоряет ход.
Смотрю на удаляющийся состав и не знаю, что делать. Махать рукой — это что-то опереточное, а в данном случае — просто неуместное. Однако я все же поднимаю руку.
Из двери вагона высовывается голова Гаго рядом с желтым флажком проводника.
— Пиши!.. — кричу я и тут же съеживаюсь, ибо слова мои лживы. Он не напишет. И я не знаю, сколько я еще буду помнить его точки-глаза и штопорообразный нос…
Самарканд. Из поезда высыпают туристы. С бородами «битников», с магнитофонами, в шортах. Толпятся у входов в станционное здание, появляются с другой стороны его, врываются в город. На лицах любопытство, в руках фотоаппараты. Врываются, как фаланги Македонского. Врываются, чтобы захватить улицы, музеи и, главное, гостиницы.
Администратора гостиницы осаждают «разведчики» туристов. Они вооружены самым действенным оружием наших дней — документами.
«Мест нет» — написано на стекле.
Я, махнув рукой, выхожу из гостиницы. Может быть, мне удастся найти Маро до ночи. Может, найду место для ночлега в Доме колхозника, в чайхане… В конце концов, найду кусочек синего старого неба в этом теплом древнем городе…
Справа и слева восточные маленькие лавчонки, которые называются «дукон». Языковедческая часть моего мозга начинает действовать. По-грузински они называются «дукани», да и армяне говорят: «дукан». И моя мысль мчится на тифлисский майдан, к Шайтан-базару, к Метехской крепости и к водоворотам Куры под ней, к маленькому минарету. Затем почему-то через мост проходят Вано Ходжабеков и грустный Пиросмани.