Треугольник
Шрифт:
— В гостиницу напротив, — говорю я удивленному водителю.
Теперь начинается совершенно новый день. Утро. Маро еще спит. Но она со мной. И я не чувствую себя одиноким. Я шатаюсь с мольбертом за плечами и с палитрой в руке. Сегодня все вокруг меня обрело яркий, необычный оттенок, мне хочется рисовать. Краски словно исходят из моего существа. Вместо слов рот мой наполняется красками. Краски — любовь, краски — удивление, краски — полет, краски — самопожертвование, краски — человек, краски — сердце…
Устраиваюсь рядом
Рядом с чайханой арык, от которого пахнет чаем. Смотрю, течет почти что чай, зеленый, дымящийся… С потолка свисает клетка, в ней удод…
Первые мазки на холсте. Подходит какой-то таджик.
— Пожалуйста, отведайте, — просит он и ставит рядом со мной большую пиалу с чаем.
— Здорово, земляк, — говорит другой по-армянски.
Армянин небольшого роста, со смеющимися глазами, под носом кусочек щетины. Обнимает меня.
— Когда приехал?
— Сейчас.
— Работать?
— Нет.
— Жить?
— Гулять и немного рисовать, — объясняю я, и опять рот мой наполняется красками. Хочу сказать ему: гогеновская желтая, синяя Пикассо, цвет пламени Сарьяна.
— Ищу квартиру, — вместо этого говорю я.
— Найдем, это пустяки… Пойдем выпьем бутылочку вина, — тянет он меня за рукав.
— Погодите, соберу все это.
Идем вдвоем по улице.
К нам подходит еще один армянин.
— Нерсес! — категорически объявляет он и жмет мне руку. — Я карабахский, знаешь Карабах, наш старый Сюник?..
— Знаю, — бормочу я.
— Ничего ты не знаешь… Карабах, понимаешь?! Я человека распознаю раньше, чем он откроет рот. Не пытайся обмануть меня!
Они выводят меня на главную улицу. Нерсес замечает кого-то в троллейбусе и поднимает руку.
Троллейбус резко останавливается.
— Здорово, Лаврент, — говорит Нерсес водителю. — Где бы найти комнату для нашего земляка? Прибыл на три месяца из Еревана.
Лаврент радостно протягивает мне из кабины руку.
— Когда приехал, как в Ереване?
И показывает свои крупные зубы.
Рядом с троллейбусом останавливается автобус.
— Послушай, Лаврент… Что случилось? — спрашивает водитель.
Лаврент показывает на меня.
— Приехал из Еревана… Надо найти ему комнату.
Я начинаю рассказывать: «Желтая Гогена, синяя Пикассо, пламенная Сарьяна».
Чуть погодя останавливается троллейбус, идущий с противоположной стороны.
— Ребята, что тут стряслось? — спрашивает новый водитель и тоже по-армянски.
— Приехал из Еревана, нужно найти ему комнату.
Водитель выскакивает из кабины.
— Когда приехал?.. Как в Ереване?..
На улице образовалась пробка. Сигналят машины, ропщут пассажиры.
— Почему не едем? — кричит высокая женщина.
— Земляки встретились, — улыбается молодой таджик. — Пусть поговорят, ничего…
— У нас пустой вагон, — говорит Гаго. — Давай вселяйся, живи сколько хочешь, платить не надо…
— Какой вагон? — удивляюсь я. — Настоящий вагон?
—
На пригорке выстроились в несколько рядов вагоны, колеса глубоко сидят в земле. На окнах занавески, как в настоящих домах.
В однообразии этих вагонов есть какая-то жалкая наивность, что-то детское.
Неподвижные вагоны…
Мы с Маро устроились в одном из вагонов, принадлежащих автобусному парку.
На нашем вагоне и в самом деле написано: «Скорый». В вагоне стоит кровать, ребята притащили откуда-то.
Вагоны разные, повидавшие свет. Таблички: «Москва — Андижан», «Ташкент — Душанбе» и даже «Варшава — Петроградъ».
На вагоне, где живут водители — Гаго, Лаврент, Нерсес, кто-то начертал: «Джандам-Джандам» [13] . Может быть, это шутка, а может быть, страничка из их биографии. Вагон чистый, устроенный. На стенах обложки журнала «Экран». Аккордеон, гитара, бутылки…
В соседнем вагоне живут девушки с суконной фабрики.
Из окна нашего с Маро вагона видны все остальные. Я смотрю на эти изношенные, усталые от долгих дорог вагоны и представляю себе большущий поезд, армянский поезд, от которого оторвались, рассеялись по миру эти вагоны — один здесь, другой в Бейруте, третий в Париже, четвертый в Фрезно…
13
Из ада в ад.
— Долго мы будем жить в вагоне?
— Пока он не тронется с места.
— Никогда не тронется.
— Нет, обязательно… Сами потянем, повезем…
— Смешной ты… Где же твоя страсть к туризму?
— А я все увижу из окна…
— Все?
— Все. Весь Восток… и тебя.
Неподвижные вагоны…
Из «Джандам-Джандам» слышны песни. Ребята веселятся.
От каждого вагона тянется тропинка. Где-то они сливаются воедино, расширяются и доходят до главной улицы города. Улица ведет к вокзалу. От вокзала одна из дорог тянется к Ашхабаду. Из Ашхабада есть дорога на Красноводск…
Все дороги сливаются, продолжаются, уходят очень далеко, кружат и кружат по свету, но даже из Венеции снова возвращаются на эту улицу, снова делятся на тропинки, и одна из них ведет к нашему вагону, где живем мы с Маро.
Против чайханы — зоологический магазин.
Температура в тени — сорок градусов. Мы с Маро шагаем под самыми стенами, в тени деревьев. Какое наслаждение эта сорокаградусная тень!
Из чайханы — в тень автобуса, потом два шага под солнцем и, чтобы передохнуть несколько секунд, останавливаемся в тени гиганта-памирца. Памирец уходит, и мы бежим в зоомагазин.