Тревожное лето
Шрифт:
— За вами, кажется, наблюдают. Вон те двое.
Шофер обернулся, поглядел на молодцов в белых полотняных кепках, нажал на педаль, буркнув что-то.
— Вы что-то сказали? — не понял Хшановский.
— Я говорю, не за мной следят, а за вами.
— Матка боска! Это почему же, позвольте вас спросить?
— Потому что я сам слежу. Куда вас прикажете везти?
— К лодочной станции. За кем же вы следите?
— За вами.
— Не воткнитесь в зад тому раззяве, — сказал Хшановский, имея в виду красный «паккард». — Ну и следите
— Я не шучу, — отозвался шофер. Ежи картинно повернул в его сторону голову и несколько секунд высокомерно и презрительно изучал далеко не медальный профиль сыщика.
— И я не шучу.
Шофер посмотрел на него.
— Вы вперед глядите, а не на меня. Я не доверяю шоферам, которые разглядывают пассажиров.
— Мне вы можете доверять.
Хшановский повернулся к нему всем корпусом, сдвинул шляпу на затылок и уже с нескрываемым интересом принялся разглядывать шофера. Он понял, что сел в машину контрразведки, ловко подставленную специально для него.
— Кто вы такой? И что бы это значило, милейший? Я ведь без извинений могу тут же в целях самозащиты проломить вам череп.
— Щеков.
— Это кто такой?
— Да не притворяйтесь, пан Хшановский, — сдержанно посмеялся Щеков. — Знаете вы меня. Меня все знают. Особенно те, у кого рыльце, извините, в пушку.
— Ну и что? Делайте поворот под виадук. А дальше?
— Нам надо поговорить.
— У нас есть общие интересы или друзья? — издевался Хшановский. — Тормозите плавнее, не то я воспользуюсь услугами другого такси.
— Вы зря язвите, пан. У нас есть о чем поговорить.
— Так все-таки, с кем имею честь беседовать?
— Могу повторить. Щеков. Из контрразведки.
— Китайской, что ли?
— Какая разница?
— Допустим, и что из этого следует?
— Как что? Вы у меня в руках.
— А, пся крев! Только не рвите так сцепление. Может случиться авария. И тогда одного из нас не будет.
— Это намек?
— Предостережение.
— Понял вас. Но зачем нам авария? Думаете, мои люди не знают, кого я повез? Вам в первую очередь не поздоровится. Угробили Щекова. Что за меня полагается? Решетка. А кому за нее хочется? Никому. — Щеков улыбнулся. — А вам тем более. — Щеков поглядел круглыми глазами на Хшановского. — Я к чему это? Предлагаю содружество.
— Вот те на! — удивился Ежи, щелкнул зажигалкой. — Вербовка, что ли?
— Да нет.
— Предположим, дал согласие. Что я должен делать?
— Нас интересует ваш патрон,
— Мсье Лескюр, что ли?
Щеков утвердительно кивнул.
— И чем же он заинтересовал вас?
— Об этом разговор особый.
— А если не соглашусь?
— Тогда у вас будут большие неприятности. Знаете, как говорят у нас в России, закон — тайга, медведь — хозяин.
Слева у тротуара собралась большая толпа прохожих. Щеков притормозил, через его плечо Хшановский увидел лежавшего в луже крови человека в сандалиях на босу ногу.
— Вот, —
— Это который из Шекспира, что ли?
— Почти.
— Это вы его?
Щеков хмыкнул и ничего не сказал.
— Поехали, господин сыщик.
За перекрестком Хшановский положил ему тяжелую ладонь на плечо:
— Стоп, здесь. — Вынул бумажник, отсчитал пять монет. Добавил еще: — Это вам за развлечение. В другой раз, голубчик, не попадайтесь. Ноги повыдергиваю.
Щеков показал широкие зубы.
— Ну глядите. Как бы потом не жалеть.
— Давай, давай, кати.
«Значит, зря Андрэ отшил этого Гамлета, — размышлял Ежи. — А впрочем, за ним следили...» Он пожалел неудавшегося артиста, обладавшего каким-то совершенно секретным документом.
Казалось, весь Харбин вышел на набережную. Сновали разносчики воды со льдом и подогретой рисовой водки, русские девушки продавали цветы, под легкими тентами горели малиновые угли, жаровни распространяли запах чеснока, рыбы, земляного ореха. Ежи спустился на лодочную станцию, чтобы проверить, нет ли слежки. Длинная лестница была удобным местом для этого.
Ростова пытали в каком-то подвале с осклизлыми от плесени стенами. Здесь все было подготовлено, как у инквизиторов: жаровня, угли, щипцы, крестообразная лавка с веревками, железная бочка с дурно пахнущей водой. На табуретке сидел Щеков, теребил четки и домашним голосом спрашивал:
— Говорить-то будешь или как? — Посмотрел на Ростова с сочувствием: — Больно ведь. Я бы не выдержал такого, ей-богу. Хочешь поглядеть на себя? — Он достал из карманчика френча круглое зеркальце, подышал на него, потер о колено. — Глянь, какого красавца мы из тебя сделали. Весь кровью изошел.
— Да че с ним цацкаться, вашбродь. Дайте я еще ему раза, — сказал Гришка, здоровенный детина с тупой физиономией.
— Не тронь. Видишь, человеку плохо. Тебя бы так разделать, небось отца с матерью продал бы... Ты ему раза, а он — дуба. А у него внучка есть. Есть внучка? Ну вот. А у тебя, Григорий, есть детки? Нет у тебя деток. И у меня нет. И жены нет.
— А Зинаида?
— Разве ж то жена? То шлюха. Такие не рожают. А как ты думаешь, почему у нас с тобой нет деток? Или у нас рожи из глины слеплены, или еще чего не так, как у людей?
Гришка гыгыкнул, переступил с ноги на ногу. и вздохнул, как больная лошадь.
— Дык, вашскородие, обратно ж, сифилис...
— Дурак ты Григорий. Учи тебя, учи интеллигентности, все горохом от стены, — оскорбился Щеков. — Ты спроси его, он все знает. Спроси, спроси. Большевики все знают на сто лет вперед. Потому как они очень вумные, на сто лет распределили, кому как надо жить, а кому как не надо.
Гришка нагнулся над Ростовым, стиснул ему железными пальцами скулы:
— Хватит придуриваться, отвечай их благородию, почему у нас с ним нет детей?