Тревожное лето
Шрифт:
Вечером в клубе на Диагональной состоялась встреча Дитерихса с представителями всех партий и союзов.
— Только общими усилиями мы сможем нанести мощный удар по совдепам, — говорил Дитерихс. — Только объединившись мы станем сильны как никогда. И потому наш девиз: «Братство! Братство русских партий, братство единомышленников!»
Кто-то крикнул «ура».
Ванчо задолго до назначенного времени пришел к бару «Морозко», дождался, когда явится Заборов, выждал еще четверть часа, проверяя, не привел ли тот кого за собой, и только после этого сам вошел. Заборов сидел под пальмой в дальнем углу зала. Ванчо сел рядом с ним.
— Извините, задержался, — сказал он.
Заборов
— Пейте. Это я вам.
— Спасибо. А нельзя перебраться в кабинку?
— Здесь, по крайней мере, хоть не подслушивают.
— Как хотите. Вот вам от Ростова. — Ванчо передал конверт. — Сам он не может прийти.
— С ним случилось что?
— Болен.
Заборов накрыл ладонью конверт.
— Что в нем и почему такая конспирация?
— Вскройте. — Ванчо закурил и огляделся. Небольшой зал заполнен наполовину. Мокрый от пота официант, роняя пену, разносил кружки, вареных раков. Заборов вскрыл конверт. Ванчо поднялся и пересел за стойку, спиной к Заборову, но так, чтобы в поле зрения находился выход. Выбрал бургундское. Он уже выкурил пару сигарет. Обернулся. Заборов сидел встиснув лицо в ладони. Ванчо деликатно кашлянул.
— Простите... — пробормотал Заборов.
— Вам плохо?
— Мне никогда не было так хорошо. Спасибо вам,
— Это не меня — Ростова благодарите.
— Не знаю, как я обязан вам...
— Пустяки. Если что-нибудь захотите сказать, приходите по адресу... — И он назвал свой адрес.
— Да-да...
Ванчо откланялся, видя, что Заборов еще не пришел в себя.
Владивосток. Июль 1927 г.
Выстрелы в Куперовской пади застали Носова голым по пояс на больничной кушетке. Доктор давил ему на живот, спрашивал, больно или нет. Он отвечал «больно», а сам думал о том, что наконец-то дошел до такой точки, когда или голову в петлю, или бежать за кордон. Другого не дано. При обсуждении с Воротниковым плана освобождения Поленова все казалось ясным и не вызывало особого сомнения. Внезапная боль в животе, больница. Кто заподозрит Носова в симуляции? А теперь он понял, что возвратиться в отдел не сможет. Если полтора года он играл как на сцене, то сейчас о первого шага выдаст себя. Тем более, что внезапная болезнь и нападение на конвой могут показаться странным совпадением, как ни играй.
Ему дали порошок, он сказал, что чувствует себя лучше, и быстро ушел.
Шагая по ночным улицам, Носов решал, куда идти: домой или к Воротникову?
Он пришел к себе, сжег бумаги, которые могли показаться подозрительными, и свалился на постель...
В пять часов утра поднялся с дикой головной болью, так и не сомкнув глаз. Кобуру от револьвера засунул глубоко в печь, а оружие положил в карман.
В 1924 году Носов работал в Торгсине экспертом по пушнине. В феврале ему довелось побывать в Шанхае на аукционе. Вот там-то он и не совладал с собой. Поначалу все шло как должно. Меха продали выгодно, сделку обмыли в ресторане «Аделаида». Носову в знак признательности вручили втайне от его коллег тысячу долларов. Как с неба свалившиеся деньги вскружили ему голову. Но скоро наступило отрезвление.
Шли последние сутки его пребывания в Шанхае. В гостиницу он вернулся с княгиней Верой Ивановной Моршанцевой. Она снимала номер по соседству. Утром, прихватив смердящие носки, Носов потихоньку перебрался от нее в свою комнату. Проснулся оттого, что кто-то настойчиво и грубо тряс его. Перед ним стояли двое. Один русский с наглой красной мордой, второй — китаец. Носов долго не мог понять, кто они и чего им надо. А когда дошло, упал духом.
— Ничего я не крал, и отвяжитесь
Полицейские, не церемонясь, стянули его с постели, обшарили одежду, заглянули под матрац.
— Ваши документы.
Но и документов не оказалось. Вот тогда Носов порядком испугался. Его привели в комнату Веры Ивановны. Княгиня сидела с ногами на постели, полураздетая, в одном чулке, горько плакала, сморкалась в простыню, размазывая краску по щекам.
— Это он, негодяй! — звонко закричала она, вытянув острый палец в сторону Носова. — Это он украл все мои деньги и золотое колье. Негодяй! — И принялась стыдить и требовать вернуть ей деньги и драгоценности.
От ее натиска Носов вконец растерялся.
— Какие деньги, какие драгоценности? Вы чего-то путаете, Вера Ивановна, — пытался он вразумить княгиню. — Ничего я не брал у вас. Побойтесь бога! Меня самого обокрали.
Носова и княгиню посадили в машину и отвезли в жандармское управление.
Его допрашивали, записывали что-то. Он требовал свидания со своими коллегами, с которыми должен был уезжать, но ему отказали. Отказали и во встрече с советским консулом.
— Да кто ты такой? — спрашивали у него. — Документов нет. Совершил ограбление. Ты советский человек? Не ври. Видали мы таких. Да и как ты объяснишь консулу свое поведение? А куда дел документы? Продал?
«А и правда, — ужаснулся Носов, — как объяснить?»
— Ну ладно, встречу организуем, — сдались в полиций. — Но потом будешь локти кусать. Выгонят с работы, да еще и посадят.
Носов призадумался: действительно ведь турнут. Ему дали листок бумаги.
— Подпишись.
Носов прочитал и отказался. Но, увидев на краю стола свои документы, пачку денег, билет на пароход, потянулся к ним. Его легонько ударили по руке.
— Подпиши. И все будет шито-крыто. Мы даем тебе деньги на билет, но за это следует дать расписку. Для отчета. Мы не такие, как нас рисуют в Советском Союзе. Мы хорошие.
— Не буду, — сопротивлялся Носов, — хоть стреляйте. Чего бы я себе петлю на шею надевал?
Тогда его отвели в подвал и показали приемы пыток на китайце. У Носова волосы дыбом встали, и он подписал бумагу, втайне надеясь, что Владивосток от Шанхая далеко, а между ними охраняемая граница.
Через пять месяцев во Владивостоке появился человек и попросил Носова назвать цену, на которую во время торгов пушниной только в крайнем случае может согласиться Торгсин. Носов оскорбился, но ему напомнили о расписке и показали фотокопию. Носов сдался, В последний раз. А потом не выдержал в другой, в третий, получая при этом солидную плату в советских дензнаках и долларах. Когда основательно завяз, ему сказали: «Пора переходить в ГПУ. Там вы нужнее нам». Подвернулся удобный случай, и Носов стал штатным экспертом экономического отдела. Раньше ЭКО не раз пользовался его услугами как специалиста, потому и переход прошел без особых трудностей. Уверовав в свою неуязвимость, Носов потерял осторожность и потому влип с десятидолларовой бумажкой. Ему простили «забывчивость», но перевели в комендантский взвод. Соболь продолжал работать на белогвардейскую разведку.
Увидев Носова, Воротников побледнел. И Носов со злорадством отметил это. На вопрос: «Что случилось?» — Носов, не отвечая, расстегнул гимнастерку, прошел на кухню, включил кран, провел мокрыми ладонями по лицу, постоял в раздумье, упершись в раковину руками. Воротников стоял рядом.
— Уходить надо. И чем быстрее, тем лучше, — сказал он тихо и отрешенно. — Меня подозревают. Пока я был в больнице, пока плелся оттуда, обыск был на квартире.
— Может, не так черт страшен... — начал было Воротников, но Носов закричал приглушенно: