Тревожное небо
Шрифт:
— Все останется как было. Закончите программу на Р-первом, будете тренировать их на истребителе. Все. Можете идти.
Обратно летел как на крыльях. Неделя, установленная командиром для изучения материальной части, мне и не понадобилась. Уже через два дня сдал зачет инженеру эскадрильи, тот доложил командиру, и мне разрешили начать тренировку на И-3.
…Летом жили мы вместе с курсантами прямо на аэродроме, в палатках. По субботним вечерам уезжали на грузовиках в город, в воскресенье приезжали обратно. Зимой мы переселялись на квартиры, расположенные в городе. Дорогу на аэродром так заметало снегом, что ездить можно было лишь
В кожаном, подбитом мехом пальто, в фетровых сапогах, вязаном шерстяном подшлемнике, шлеме на беличьем меху с громадными очками выступали мы каждое утро, еще затемно, из города. Метель, не метель, а на аэродром идти надо. Тридцать пять — сорок градусов ниже нуля для Оренбурга не новость.
Шагали молча. У ворот молча показывали часовому запрятанные за целлулоид планшета пропуска и шли к ангарам.
Курсанты выводили из ангаров самолеты. Техники пропускали через радиатор по нескольку ведер горячей воды, закрывали нижние краники, и начиналась процедура запуска мотора. Тогда это была довольно трудоемкая операция. Винт проворачивался несколько раз руками. Затем его ставили в горизонтальное положение. На одну лопасть одевался похожий на рукавицу кожаный мешок, прикрепленный к толстому резиновому шнуру — амортизатору.
— Внимание, к запуску!
— Есть к запуску!
Человека четыре натягивают амортизатор, моторист поддерживает рукой винт, и когда шнур натягивается до предела, отпускает винт. При удаче мотор запускается с первого-второго раза. Но чаще эта процедура повторяется бесконечное множество раз. Однако в нашей школе уже появилась новинка — автомашина-стартер. Подъехав к самолету, шофер сцеплял специальный с осью винта, включал свой двигатель и крутил пропеллер до те? пор, пока мотор самолета не запускался.
Моим заданием на новом истребителе в тот раз был пилотаж: боевые развороты, одинарные и двойные бочки, пара, иммельманов и под конец — «петли Нестерова», которые в те годы имели весьма мрачное название — «мертвые петли». Спуск — спиралью, расчет на посадку со скольжением и, конечно, сама посадка на три точки рядом с «Т».
С помощью механика я проверил исправность лямок парашюта: они только становились постоянным спутником летчика, затем залез в кабину, застегнул ремни, подвигал рулем и элеронами, опробовал мотор. Все было в лучшем виде, и я поднял большой палец. Кожин и механик удовлетворенно усмехнулись: знай, мол, наших!
Оставляя за хвостом тучи снежной пыли, истребитель пошел на взлет. Кабина была открытой, только узенький козырек защищал лицо от ветра. Сделав над аэродромом большой круг с набором высоты, я увидел, что мне навстречу стремительно несутся серые скопления туч. «Опять пропал летный день», — мелькнула досадная мысль. Высотомер показывал расстояние до земли 700 метров. А по заданию пилотаж должен был выполняться на 800… «Ничего, — решил я, — хватит и семисот».
Полетное задание я выполнил благополучно, оставались лишь «петли». Добавляя обороты мотору, поглядываю на указатель скорости: 200… 210… 220… 230 — хватит! Мягко потянув ручку на себя, начал ввод в «петлю». Горизонт провалился вниз, исчез с глаз. Истребитель встал на дыбы и… тут же оказался в облаках. Потянув ручку до отказа, ждал, когда снова покажется земля. Но она почему-то не появлялась. Секунды тянутся долго. Перед глазами по-прежнему
«Ну, все», — мелькает мысль, и я инстинктивно тяну ручку изо всех сил на себя. Не заметил, когда она отошла. Истребитель, к моему облегчению, послушно начинает поднимать нос… Нагрузка увеличивается, и я на миг теряю сознание. Прихожу в себя, когда самолет уже снова в горизонтальном полете. Однако высота так мала, что четко различаю внизу испуганные лица возчиков, с трудом удерживающих перепуганных лошадей, запряженных в возы с сеном.
Сделав круг над аэродромом, сажаю самолет по всем правилам. На старте бушует командир эскадрильи.
— Безобразие! Хулиганство! На десять суток под арест!
К ангарам, куда я подруливаю, бежит Саша Радченко, мой командир звена.
— Это еще что за выкрутасы! — кричит он еще издали. — Ты что, гробануться захотел? Ведь осталось-то на волосок…Видел же, что облаками затянуло и высоты мало, значит — прекращай выполнение задания и домой!
Я стою молча, вытянув руки по швам. Радченко, схватив с земли горсть снега, начинает энергично тереть мне щеки.
— Ну, вот, — говорит он уже спокойней, — еще и лицо обморозил. Давай три сам. Крепче натирай, а то пойдут волдыри. И — марш под арест. На десять суток…
Я удивленно выпрямляюсь.
— За что же? Ведь я не нарочно…
Радченко, в свою очередь, удивленно смотрит на меня.
— Как не нарочно? Доложите. — Он переходит на официальный тон. Запинаясь, я докладываю все подробности своего злополучного полета. Радченко всегда внимателен и доброжелателен к своим подчиненным. До сих пор у него не было никаких оснований быть недовольным мною.
Выслушав меня и помолчав немного, он говорит:
— Иди в санчасть, а то того и гляди кожа слезет. Там и жди. Я потом скажу, как и что…
Через полчаса в санчасть прибежал курсант из моей группы и передал, что на сегодня никаких заданий больше не будет и мне можно идти домой.
С обвязанным бинтами лицом я зашагал по направлению к городу.
Все хорошо, что хорошо кончается. Настроение мое вновь на высоте. Но в воздухе надо быть более осмотрительным.
Нет худа без добра
Еще только начинает светать, точно в три ноль-ноль играет труба. Сон так сладок. Глаза никак не хотят открываться. Поспать бы еще, ну хотя немножечко! Однако ничего не попишешь, надо подыматься. Пару минут на уборку постели, четверть часа приседаний, наклонов, шага и бега, а затем быстренько бриться-мыться к длинному оцинкованному корыту, над которым нависло два десятка носиков такого же длиннющего умывальника. Бегом обратно в палатку, не успеешь еще натянуть кожанку-реглан, как уже снова звучит труба: строиться!
Адъютант отряда уже на месте — стройный, подтянутый, гладко выбритый и надушенный. Кажется, что как только мы уйдем на полеты, он преспокойным образом сложит свои аккуратно выутюженные бриджи, смахнет пылинки с начищенных до блеска сапог и снова — пока еще прохладно — завалится спать.
— Становись! командует адъютант. Раав-ня-я-йсь! Смир-р-р-но-о! — и, четко повернувшись на каблуке, спешит навстречу медленно приближающемуся командиру отряда Девятову. Приняв рапорт, Девятое дает команду: