Тревожное небо
Шрифт:
К общей радости на следующий вечер поезд двинулся дальше. Купе мягкого вагона, где до Армавира все места были заполнены, оказалось теперь полностью в моем распоряжении. Я спустил свою постель на нижний диван и быстро уснул.
Рано утром, чуть свет, меня разбудил странный, какой-то монотонный шорох. Я встал и подошел к окну. В предутренних сумерках мелькали то кусты, то склоны гор. Шорох продолжался, то усиливаясь, то снова утихая. Как был в трусах и майке, я вышел в коридор и поднял занавеску. Передо мной открылась изумительная, невиданная до сих пор картина… Море!.. Бескрайнее, зеленовато-сизое, оно несло накатную волну к берегу, и каждая волна, откатываясь обратно, шевелила и крутила круглые камешки — гальку, которая и производила этот тревожащий меня шорох. Зачарованный зрелищем, я приник к окну и долго-долго
Я люблю море, дружу с ним, хожу под парусами каждое лето, но эта первая встреча осталась неизгладимым впечатлением в моей памяти на всю жизнь…
Володя Михеев оказался прав. Уже в вестибюле санатория я заметил отдыхающих, на петлицах которых, то красных, то голубых, а то и черных, указывающих род войск, блестели лишь красные ромбики. Гораздо реже встречались «шпалы», говорившие о принадлежности их владельца к старшему командному составу. Таким образом, как выяснилось позже, я был единственным обладателем «кубиков». После положенных формальностей приветливая, улыбающаяся сестра повела меня в столовую и указала место за столиком. Поспел я как раз к завтраку. За столиком, за которым мне предстояло питаться в течение месяца, сидели двое — артиллерист из Тбилиси и пехотный командир с Дальнего Востока, которые отдыхали здесь уже почти месяц. Это были славные ребята. Не прошло и нескольких минут, как за нашим столиком шла непринужденная беседа.
Мое внимание привлекла сервировка стола. На белоснежной скатерти лежали свернутые в трубки накрахмаленные салфетки, продетые в широкие чеканной работы серебряные кольца. Вилка и нож лежали на хрустальной подставке. Посередине стола стояла большая ваза с грушами и виноградом, рядом — графин с розовым напитком.
Подошла официантка и вручила мне листок-меню на завтрак.
— Подчеркните, пожалуйста, в меню те блюда, которые вы хотите получить…
— Можно и по два вторых, — подсказал дальневосточник.
— Фрукты тоже без лимита, — улыбнулся грузин, запуская зубы в сочную грушу.
Все здесь для меня было ново. Месяц пролетел как во сне… Я увидел Хосту и Адлер, озеро Рица и Красную Поляну (где, к немалому своему удивлению, нашел соотечественников — эстонцев, предки которых поселились там еще в прошлом веке). Были мы и в Гудаутах, и в Сухуми, лазили на гору в Новом Афоне…
… В Оренбургской военной школе летчиков и летчиков-наблюдателей им. К. Е. Ворошилова я проработал более пяти лет — инструктором, старшим инструктором, командиром звена, исполнял обязанности командира учебного отряда. Вспоминая эти годы — трудные и радостные, я часто думаю о том, как много сделала для воспитания советских летных кадров наша Коммунистическая партия и ее верный помощник — Ленинский комсомол. В том самом январе 1931 года, когда я, окончив Оренбургскую летную школу, был оставлен в ней инструктором, состоялся девятый съезд ВЛКСМ, принявший шефство над Воздушным Флотом страны. В школы и училища ВВС стали приходить молодые люди с комсомольскими путевками. Это были лучшие парни, тщательно побранные комсомольскими организациями.
Мне очень приятно думать, что и мой скромный труд в какой-то мере помог многим посланцам комсомола овладеть летным мастерством, стать настоящими советскими соколами. Я вспоминаю Катю Зеленко. Это была первая женщина в мире, таранившая в бою вражеский самолет и погибшая 12 сентября 1941 года и неравном бою с семеркой фашистских истребителей над селом Глинское Сумской области. Хорошо помню А. Дробина, молодого пастуха из Ленинградской области. Имел он лишь начальное образование. Учеба давалась нелегко. Параллельно со специальными дисциплинами надо было преодолевать и алгебру, и историю, и грамматику, и естествознание. Но недюжинные способности и упорство привели Дробина к желанной цели. Товарищеская помощь курсантов-комсомольцев, преподавателей и инструкторов так-же сделали свое дело — пастух стал летчиком. В годы Великой Отечественной войны А. И. Дробин заслужил высокое звание Героя Советского Союза. Летчиками стали многие и многие комсомольцы,
Среди них был такой прославленный ас и военачальник, как генерал-майор авиации Иван Семенович Полбин, бесстрашный воздушный боец, удостоенный за личные подвиги и умелое руководство гвардейским соединением два раза самой высокой награды Родины — Героя Советского Союза. Всего несколько месяцев не дожил он до славной победы над врагом. 11 февраля 1945 го-ча, совершая 157 боевой вылет, Иван Полбин погиб смертью храбрых в районе Бреслау Теперь Оренбургское авиационное училище носит его имя.
В славной семье 3-й Военной школы летчиков и летчиков-наблюдателей им. К. Е. Ворошилова расправил крылья и генерал Иван Сергеевич Сергеев, также пришедший в школу по путевке комсомола. Посланцем комсомола был и Андрей Ефремов, один из участников первого налета на вражескую столицу, ныне полковник, Герой Советского Союза. По комсомольскому набору пришли в Оренбург Эдуард Преман и Сергей Фоканов, ставшие летчиками-испытателями. Они, летчики экстра-класса, удостоились чести пилотировать знаменитую «красную пятерку» связанных ленточкой советских истребителей, восхищавших в предвоенные годы на воздушных парадах многочисленных зрителей слаженностью и виртуозностью группового полета.
Глава 3
Над льдами Арктики
Неожиданное назначение
Жизнь, бывает, делает совершенно неожиданные повороты. На этот раз у меня такой поворот был определенно связан с моим увлечением «слепыми» полетами.
В тридцатые годы у летчиков бытовали лишь два термина для определения состояния погоды: летная и нелетная. Летная — это когда четко виден естественный горизонт, линия, отделяющая небо от земли. Не виден горизонт — погода нелетная. Горизонт был для нас в те далекие годы единственным ориентиром, позволявшим в полете определять правильность положения самолета в воздушном пространстве. Правда, были и «приборы», дугообразные трубочки, наполненные спиртом, и с пузырьком воздуха посередине. Но они могли дать летчику представление о положении летящего самолета лишь при идеально правильном пилотировании, когда силы, действующие на самолет, находились в полном равновесии. Стоило же нарушиться равновесию (летчик мог этого и не заметить), как пузырьки в этих трубочках разбегались в самом неожиданном и непонятном направлении.
При хорошей видимости летчику не составляет особого труда вести самолет в горизонтальном полете. Образовался крен — горизонт встал наискосок, остается лишь немного повернуть штурвал в противоположную сторону и крена уже нет. Опустился нос и увеличивается скорость — потяни штурвал на себя и все становится на место. Все видно и все ясно. Но вот погода ухудшилась, видимый горизонт исчез… и летчик становится беспомощным.
Пытаясь при помощи рулей исправить положение, летчик еще более усугубляет его и переходит вместе с самолетом в беспорядочное падение. Если это случится в высоких облаках, то, выпав из них и увидя землю, можно еще успеть вывести самолет в нормальное положение. А если туман до земли?..
В наши дни полеты вне видимости земли стали привычными. Рейсовые реактивные лайнеры, оборудованные безотказными приборами, взлетают и садятся в дождь и в снегопад, днем и ночью.
… Первый полет «вслепую» мне довелось совершить в середине 1933 года. Конечно, не в облаках и не в тумане, а в ясный солнечный день. Заднюю кабину самолета У-2 закрыли плотным матерчатым колпаком. Перед глазами — только приборная доска. На переднем открытом сиденье полетел командир отряда Девятов, чтобы вовремя исправить положение, если я вдруг что-то «делаю не так.
К тому времени на наших самолетах появился новый прибор Пионер», позволявший летчику контролировать не только направление полета и избегать кренов, но и при достаточной натренированности совершать также развороты и виражи. В сочетании с гироскопическим компасом «Сперри» и обычным магнитным компасом этот удивительно надежный прибор позволял совершать полеты и по заданному маршруту.
Но гирокомпас «Сперри» был импортным прибором, и только отдельные самолеты в авиационных школах смогли быть им оборудованы. Наш отряд получил только один прибор, а я оказался и числе тех немногих счастливчиков, кому дали возможность пользоваться им. До середины 1935 года я имел уже некоторую практику «слепого» самолетовождения.