Тревожные галсы
Шрифт:
— Вот чудак! — улыбнулась сестра. — Как из пулемета... А вы цветы-то жене принесли?
Скляров спохватился:
— Да, да, бегу...
9
«Бодрый» тихо качался у причала, стальные швартовые концы, натягиваясь, жалобно скрипели. Скляров поднялся на полубак, взглянул на море. В серой водянистой мгле оно было черным, каким-то угнетающим, бурлило, колыхалось крупными волнами. Боцман, завидев на полубаке командира, поспешил к нему. Коренастый, крепкий, как молодой дубок, он зачем-то взялся за околыш фуражки, кашлянул в надежде, что Скляров
— Товарищ командир, разрешите доложить? — подал робкий голос боцман.
Скляров обернулся:
— А, боцман... — Он кивнул в сторону шкафута. — Что там у вас?
— Минеры да торпедисты возились, товарищ командир, ветошь, вода...
Скляров не без упрека сказал боцману о том, что «все надо видеть», распорядился произвести приборку, получить на этой неделе краску, каюту ему покрасить.
— Стены пожелтели, а ты и не видишь, Федор Сергеевич, — ласково добавил Скляров. Боцман, однако, не преминул сказать, что когда красили все каюты, он, Скляров, был в отпуске, а когда вернулся в апреле, то не разрешил.
— В море ведь сразу ушли, — засмеялся Скляров. — Ох, боцман, ты как тот цыган... Что, краска небось есть?
— А как же, запас имеется, — улыбнулся тот.
— Тогда я пойду в штаб, а вы приступайте к покраске, — сказал Скляров.
— А если снова в море?
— Ничего, я поживу в другой каюте...
Близкий гудок заставил Склярова оглянуться. Рядом с островом проходил рыболовецкий сейнер, на его борту сияло: «Горбуша». Скляров невольно подумал о капитане Серове, опять уходит на промысел; значит, не уехал в отпуск. Серов как-то в беседе с ним сказал: «Кто в море не бывал — тот горя не видал, а мне, видно, и помирать тут придется». Скляров уважал старого капитана, у которого за плечами годы тяжелой морской службы; но если об этом заходила речь, Серов никогда не жаловался на свою судьбу, он лишь улыбался и неизменно твердил полюбившуюся ему фразу: «Кто живет морем, у того душа мягкая».
Скляров взял в руки мегафон и окликнул вахтенного сигнальщика. Матрос мигом отозвался.
— Передайте на «Горбушу» семафор: «Капитану Серову богатого улова. Жду в гости. Скляров». Записали?
— Так точно...
Не успел Скляров сойти на причал, как с «Горбуши» поступил ответ: «Командиру «Бодрого». Спасибо за пожелание. Жду вас на борту судна. Серов».
«Ну и старина, хитер-то», — улыбнулся Скляров.
Весь день он пробыл в штабе и только к вечеру пришел домой. Зина уже выписалась из роддома. Она успела окрепнуть, набраться сил, бледность на щеках исчезла, они снова стали румяными.
Она помогла ему снять шинель.
— Устал, да? — ласково спросила она. — Пока малыш спит, я приготовлю ужин.
Скляров, пока жены не было, соскучился по домашнему уюту. Квартира снова как бы ожила. Везде прибрано, все на своих местах, и уже нет того гнетущего ощущения, которое он испытывал дома, когда жена находилась в больнице.
«Женские руки, словно руки волшебника», — почему-то подумал Скляров. Он прошел в свой кабинет. Все здесь указывало на то, что хозяин имеет отношение к морю. На книжном шкафу блестел искусно сделанный минерами по случаю дня рождения командира корабля маяк. А вот маленький макет «Бодрого», подаренный лейтенантом Грачевым, когда Скляров был старпомом еще у Серебрякова. На стене в рамке висел портрет адмирала Нахимова, который нарисовал Ромашов в бытность
Море... Оно входит в человека, как входит непрошеным гостем любовь — тревожная и сладкая, а потом бередит душу подобно ране, не успевшей затянуться.
Море, часто думал Скляров, — это соль на губах. И тревожные дороги юности, вот как у комбрига Серебрякова или капитана «Горбуши» Серова: воевал он в годы тревожные на Севере, отслужил свой срок, но от моря не ушел.
Море, не раз говорил морякам Скляров, это испытание на совесть, на выдержку и характер; оно плетет нашу судьбу.
«Вот и моя судьба связана с морем, — подумал Скляров, — и никуда от него не уйдешь и не бросишь, потому что море — это и есть жизнь. Даже камни ощущают его теплоту, а уж человек и подавно».
— Ты о чем задумался? — спросила жена.
— О корабле... — Скляров взял газету, развернул ее, но читать не стал. — Понимаешь, с Кесаревым у меня конфликт. По вине его матроса «Бодрый» не выполнил задачу. Я хотел было списать его с корабля, а у него беда — жена вдруг уехала.
— Наташа? — искренне удивилась Зина. — А я дважды ходила к ней, хотела платье раскроить, а на дверях — замок. Ну, и что теперь?
Скляров молчал. Все эти дни, когда «Бодрый» находился в море, ничто его так не волновало, как учение; однако срыв с постановкой мин настолько ошарашил его, что он все еще никак не мог прийти в себя, собраться с мыслями. А тут еще эта семейная драма у Кесарева.
— И сам не знаю, что делать, — вздохнул Скляров. — Просил замполита поговорить с Кесаревым по душам. Надо же узнать, в чем тут дело. Наташа не такая, чтобы без причины уезжать. Нет, не такая. Видно, Кесарев чем-то обидел ее...
Жена ушла на кухню, а он снова развернул газету. Но тут зазвонил телефон. Он взял трубку. Звонили с корабля.
— Тревога, товарищ командир. «Бодрому» тревога, — докладывал старпом.
Он мигом оделся, подошел к жене, ласково тронул ее за плечо.
— Сама ужинай. Я ухожу и, видно, надолго...
Она никогда в таких случаях не задавала вопросов и теперь коротко молвила:
— Семь футов тебе под килем, Паша... И нас с сынком не забывай...
Ночь прошла незаметно. Наскоро позавтракав, Скляров поднялся на ходовой мостик. «Бодрый» по-прежнему шел в кильватер неизвестному судну. Старпом Комаров доложил, что «иностранец» курса не менял и рыбу пока не ловит.
— Что, спят там, зыбь укачала? — усмехнулся капитан 2 ранга.
«Иностранец» странно вел себя у наших берегов. Видимо, его визит имел какую-то необычную цель, о которой, возможно, догадывались в штабе флота. Это Скляров понял, когда на корабль перед съемкой со швартовов прибыл адмирал. Напутствуя командира «Бодрого», он говорил, что за судном надо идти по пятам, ни на минуту не спускать с него глаз. Провокациям не поддаваться, докладывать обо всем замеченном. А если судно вознамерится форсировать Черные скалы, то преградить ему курс. Скляров не испытывал особого удовлетворения походом — такие экстренные выходы нарушали четко отлаженную учебно-боевую жизнь экипажа. Но относился к ним он с особой ответственностью.