Тревожные годы
Шрифт:
– Па-а-сха!
– опять зевнул Павел Матвеич.
– Да, побыли, погуляли, а теперь вот домой едем, делом займемся, оброки соберем. А зимой, ежели захочем, - и опять за границу!
– рассудил Василий Иваныч.
– Хорошо-хорошо за границей, а дома лучше.
– Дома - чего лучше!
– Пасха пресвята-а-я!
– затянул Павел Матвеич.
Все трое на минуту смолкли. Павел Матвеич повернулся боком к окну и смотрел непонятливыми глазами вдаль, остальные двое покачивались.
– Дома - святое дело!
– начал наконец Василий Иваныч, -
– Вот! именно это я всегда и жене говорил! Помилуй, говорю, у нас ли еда или в этой Ницце проклятой!
– с какою-то жадностью воскликнул Павел Матвеич. Он весь оживился, и даже непонятливые его глаза как будто блеснули.
– Мне, - доложил, в свою очередь, Сергей Федорыч, - как я за границу отправлялся, губернатор говорил: "Счастливец ты, Сергей Федорыч, будешь тюрбо есть!" А я ему: "Это еще, говорю, ваше превосходительство, бабушка надвое сказала, кто счастливее: тот ли, который тюрбо будет есть, или тот, у кого под руками и осетринка, и стерлядка, и севрюжка - словом, все".
– Да, над этим еще задумаешься, - отозвался Павел Матвеич и утер ладонью нос.
– С одним тюрбо - хоть он растюрбо будь - далеко тоже не уедешь!
– согласился и Василий Иваныч.
– Вот в Ницце и много рыбы, да черта ли в ней!
– То ли дело наша стерлядь!
– Одна ли стерлядь! вы возьмите: судак! ведь это - какая рыба! куда хотите, туда ее и поверните! и а ля рюсс, и с провансалом, и с кисленьким соусом - всяко!
– А молодые судачки - на жаркое!
– Вот это - так рыба! настоящая рыба!
– Осетрина, белужина, севрюжка, белорыбица, сазан, налим!
– А лещ-то! лещ! тешку леща зажарить да с кашей!
– Ну, я вам скажу, ежели линя тоже приготовить! хоть и невидная, деревенская это рыба, а ежели под красным соусом приготовить да лучку подпустить!
– А про лососину-то и забыли!
– Ну, лососина, пожалуй, и у них есть. У нас в Баден-Бадене...
– Что в Баден-Бадене! Бывал я и в Баден-Бадене! форель - только и свету в окне! Ну, еще лососина, пожалуй... кусочек с горошину подадут... нет, вы про сига нашего вспомните! нет нашего сига! нигде нашего сига нет!
– Какого тут сига искать! щуку едят, назовут "брошё" - и едят!
– А у меня щуку люди не станут есть. При крепостном праве ели, а теперь - баста! Попы - те и сейчас щук едят.
– Тюрбо да тюрбо! а его только и можно есть, что под белым соусом!
Дойдя до такого почти безнадежного результата, спутники мои чувствуют, однако, что зашли уж слишком далеко. Поэтому в мнениях их происходит минутная реакция, выразителем которой, к удивлению, является Павел Матвеич.
– Ну, положим, и не одно тюрбо!
– говорит он, не без хитрости подмигивая одним глазом, - вспомните-ка!
– Конечно, не одно тюрбо, - уступает и Василий Иваныч, - ежели всё-то вспомнить, так и у них рыба есть - как рыбе не быть!
– Тоже народ живет - пить-есть надо!
–
– Соль, барбю - это ведь в своем роде...
– Соусы-с!
– Соусы - это верно, что соусы! Я и сам сколько раз гарсону в кафе Риш говорил: "Что ты меня, Филипп, все соусом-то кормишь. С соусом-то я тебе перчатки свои скормлю! а ты настоящее дело подавай!"
Это замечание опять настроивает мысли на патриотический лад.
Соус? что такое соус? Есть ли это настоящая пища иди только так, какое-то мнимое, не достигшее преосуществления антреме?
– Ел я их пресловутую буйль-абесс, - говорит таинственно Павел Матвеич, - это у них вместо нашей ухи!
– Ну уж! куда уж!
– У нас уху-то подадут - а?! Со стерлядью да с налимьими печенками... зо-ло-та-а-я! Да расстегаи к ней...
– Что уж!
– У меня коли уху готовят: сперва из мелких стерлядей бульон сделают, да луку головку туда бросят, потом сквозь чистое полотенце процедят да в этом-то бульоне уж и варят настоящую стерлядь! Так она так на зубах и брызжет!
– Что уж!
– А то буйль-абесс! А они даже и ее только по праздникам едят - диковина!
– И опять-таки: буйль-абесс эта - совсем не уха, а соус!
– Всё соусы! за что ни возьмись - все соус!
– Зато они в соусах - мастера! то есть, впрочем, французы только... Мастера, бестии, соусы приготовлять!
– Еще бы! субиз, морнё, беарнез, борделез... пальчики оближешь!
– Хитер народ! настоящий провизии нет, так на соусах выезжают!
– Настоящей провизией только у нас, в матушке-России, и можно разжиться!
– Только у нас - это верно! Насчет чего другого, а насчет провизии к нам приезжай!
Все трое затихают и погружаются в себя, словно отыскивая в тайниках души какую-нибудь новую провизию для сравнения. Надо, впрочем, сказать, что Сергей Федорыч вообще принимал довольно ограниченное участие в этом разговоре. Как человек новый, в некотором роде мещанин во дворянстве, он, во-первых, опасался компрометировать себя каким-нибудь слишком простым кушаньем, а во-вторых, находил, что ему предстоит единственный, в своем роде, случай поучиться у настоящих культурных людей, чтобы потом, по приезде в Непросыхающий, сделать соответствующие применения, которые доказали бы его знакомство с последними результатами европейской культуры.
– Сравните теперь нашего цыпленка с ихним пуле!
– начинает Павел Матвеич.
– Велика Федора, да дура!
– отзывается Василий Иваныч.
– Наш ли цыпленок или ихний? Наш цыпленок - робенок! его с косточками, с головой, со всем проглотить можно! У него и жир-то робячий! Запонируют, это, в сухариках да в сливочном масле заколеруют - так это что!
Опять легкая пауза, в продолжение которой все трое сопят.
– У нас цыпленка гречневой кашей, да творогом, да белым хлебом, да яйцом кормят - ну, он и цыпленок! А у них чем кормят? Был я в жарден даклиматасьон - там за деньги кормление-то это показывают - срам смотреть!