Тревожные ночи Самары

Кондратов Эдуард Михайлович

Первый. Не рано. Пронюхали. Я попробовал, ложный след им подкинул, как зайцы делают. Да вроде бы не вышло. Видно, не поверили.

Раздался негромкий, сложный стук: два удара, три быстрых, через паузу еще два. В освещенном прямоугольнике двери появилась Нюся.

— Наш воробушек в клетке, — сказала она шепотом и закрыла дверь.

— Пора, — сказал Первый.

Огоньки папирос одновременно погасли. Теперь хоть глаз выколи — темно…

8

В половине

двенадцатого ночи возле дома, по счету третьего от угла Садовой и Симбирской улиц, возле этой ничем не примечательной двухэтажной кирпичной коробки с нелепой шпилястой башенкой на темени остановилась пролетка. Из нее выскочили двое, оба в кожаных фуражках и куртках, блестящих своими жесткими складочками в молочном свете луны. Легко перемахнув через ворота, они скрылись в глубине двора. Через некоторое время щелкнул запор калитки и двое в куртках вывели на улицу старушонку и долговязого лохмача в кальсонах и нижней рубахе. Тотчас из пролетки вылезли еще трое в коже. Один из них, плечистый и высокий, настоящий богатырь, поднялся на каменную приступку парадного и кулаком постучал. Гулкие удары раздробили тишину давно спящего квартала. Он постучал еще и еще. И вот внутри скрипнула половица и появилась полоса света.

Пожилой человек в халате, в шлепанцах, со свечой в дрожащей руке испуганно смотрел на дверь, сотрясающуюся от настойчивых ударов. В другой руке он держал охотничье ружье.

— Кто? Кто там? — срывающимся голосом спросил он.

— Откройте! ЧК! — донесся с улицы властный приказ.

— Господи, — прошептал старик. Пальцы его разжались, и ружье жестко стукнуло об пол. Шаркая, он просеменил к двери, открыл смотровой глазок и приник к нему. Дыру заслоняла грудь человека в кожаной тужурке.

— О господи… — снова прошептал старик. — Сейчас, минуточку… — бормотал он сдавленно, не делая попытки открыть дверь. — Сейчас… Только документик ваш…

Чиркнула спичка. Рука с темными курчавыми волосиками поднесла к глазку раскрытое удостоверение сотрудника ЧК.

— Понятые, подтвердите, — приказал кто-то из темноты.

Послышалась сипловатая скороговорка:

— Это я, Михал Лукич, я, Васька Свиридов, сосед ваш. Нас с тетей Маней назначили… В свидетели, что ли…

— Здесь я, Михаил Лукич, — пропел старушечий голосок.

Хозяин за дверью закрыл глаза, быстро-быстро закрестился.

Непослушными руками он отодвинул засов, снял цепочку.

Дверь распахнулась, отбросив дрожащего старика к стене. Вслед за людьми в кожаных куртках в сени зашли понятые.

У крыльца остался лишь один — тот самый, богатырского сложения человек, что стучал в парадное. Он сел в пролетку, копыта зацокали, но сразу смолкли: пролетка доехала до угла.

На Садовой восстановилась тишина.

Четверг

1

— Прошу

вас, товарищ Ягунин!

Вирн откинулся на спинку стула и приветливо кивнул Белову, вошедшему в кабинет вслед за Михаилом.

— Присаживайтесь. Закуривайте. Ах, да… Вам же нельзя… Да, да…

Лицо его выразило сочувствие, но оно казалось фальшивым из-за полного несоответствия того, что говорил Вирн и как говорил.

Белов тотчас полез за кисетом.

— Докладывайте, Ягунин, — сказал председатель Самгубчека, удобно устраиваясь в кресле, как бы для долгой беседы.

Ягунин устало потер ладонью глаза и с едва заметной усмешкой сказал:

— Собственно, нечего докладывать. Сбежал Башкатин. Я его вызывал сюда на полдевятого. А он деру дал. Словом… — Он безнадежно махнул рукой.

— Откуда знаете? — спросил Вирн.

— Проверил. Домой он больше не возвращался. Чай, перетрусил, что придется отвечать перед революционным законом. За клевету. Вот и навострился в бега.

— А вы не допускаете… — начал было Вирн, но Михаил, не дослушав, возразил:

— Нет, я в морге узнавал. И милиция не знает. Удрал он, и точка.

— Так…

Альберт Генрихович Вирн внимательно рассматривал ногти. Затем повернулся к молчаливо дымящему цигаркой Белову.

— А ваша точка зрения, Иван Степанович?

Белов поморгал, пожал плечами.

— Бес его знает. Вполне и сбежать мог. Ежли мне он в «Паласе» натрепался, тогда мог. Вот только… — Он на мгновение запнулся, подбирая слово.

— Что «только»? — живее, чем обычно, заинтересовался Вирн.

— Обстоятельство одно непонятное. Почему он домой-то с прогулки не вернулся?

— А он не вернулся? — поднял крутую бровь председатель.

— В том и дело. Михаил побывал у него дома нынче утром. Как-то не резонно. Ведь надо было что-то взять — барахлишко, скажем, ценности, наличность какую. Купцы народ обстоятельный.

Ягунин в миг отозвался:

— Вы этих сволочей плохо знаете. Не беспокойтесь, Башкатин своего не упустит. Мы-то с вами духом не чуем, где он был вчера вечером. А он небось все обстряпал, набил саквояжик золотишком и тю-тю. Вот помянете мои слова: недели через две объявится какая-нибудь купчая… — Он закашлялся, потянулся к графину, плеснул в стакан воды. Глотнул и закончил: — И потом, он же мне признался, что наклепал на ЧК. О чем, извиняюсь, разговор?

— Признался? — негромко переспросил Вирн.

— Мм… почти.

Ягунин снова потер набрякшие красные веки.

Альберт Генрихович остро взглянул.

— Плохо спите, товарищ Ягунин. Что так?

Михаил вздохнул.

— Да нет, ничего. — Он встал. — Я могу идти?

Поднялся и Белов.

— Идите, Ягунин, — кивнул председатель. — А вас, Иван Степанович, я попрошу задержаться на минутку.

Ягунин вышел. Белов присел на краешек стула, не касаясь стола. На минутку так на минутку, рассиживаться недосуг.