Тревожные облака. Пропали без вести
Шрифт:
Нервный озноб начинает исподволь, крадучись, проникать в тело Саши. Он стискивает ручки штурвала так, что белеют пальцы, но и это не помогает. Озноб бьет его всего, до боли в висках, до лязга зубов… Через пять дней кончатся продукты: несколько пригоршней вермишельной трухи, сушеного картофеля и три стакана трескового жира… Потом - голодная смерть. Если их не нашли в первую неделю, когда они дрейфовали вблизи Курильской гряды, кто отыщет их теперь, сорок дней спустя, за сотни миль от родных берегов?
Океан не хочет
Когда он снова хочет толчком ноги открыть дверь рубки, у него подкашиваются колени и он чувствует, что теряет власть над собой.
Выпустив штурвал, Саша бросается к двери, распахивает ее и напряженно прислушивается. Ничего, кроме шума крови в ушах, дробного перестука зубов, ударов сердца,
– Витька!
– орет он, охваченный страхом, и, боясь, что его не услышат, толкает дверь кубрика.
– Витька-а!
Из кубрика дохнуло теплом. Кто-то отозвался из темноты, и у Саши отлегло от сердца. Когда на палубу вышел заспанный Виктор, Саша уже стоял у штурвала.
– Что случилось?
– спросил Виктор встревоженно.
– Страшно,- признался Саша.- Побудь со мной. Поговорим…
Виктор вгляделся в обострившееся, обросшее грязной щетиной лицо друга, поймал его напряженный взгляд и молча закрыл за собой дверь рубки.
– Тишина,- объяснил Саша.
– Проклятая тишина…
– Тебе не угодишь,- добродушно ворчит Виктор.
– Тихо, спокойно, попутный ветерок… Какого рая тебе еще надо?
Улыбка осветила измученное лицо Саши.
– Говори, говори, Витя. Хоть ругай меня, хоть как, только говори. Понимаешь, нервы!
Виктор молчал. Он еще сбрасывал с себя сонную хмурь.
– А я все мечтал капитаном стать, человеком,- продолжал Саша,- водить океанские суда… Огромные суда под нашим флагом. Идешь куда-нибудь в иностранный порт, а тебя издалека видят, красный флаг на клотике, как солнце, поднимается из-за горизонта, у причалов тьма народу. Мне лоцманов шлют, а я в любой порт сам захожу, я лоции все на зубок знаю…
– Ты и будешь капитаном. Выучишься, ты же любишь это дело.
– Люблю, только видишь, какая с нами…, петрушка… Тут бы того не позабыть, чему раньше учили…
– Говорят, для памяти сладкое нужно,- оживился Виктор.
– Не поберегли мы сахар…
– Чего захотел!
– Помнишь, мы мороженых баранов с рефрижератора сгружали,- мечтательно говорит Виктор.- Трап крутой, градусов на сорок пять, а я взвалю на плечи две туши и бегом, бегом… Теперь не осилю.
– Баранину? Баранину ты осилишь!
– Я бы ее сырую зубами рвал… - мрачна признается
– Мучает это меня.
– Он махнул рукой.
Саше жаль Виктора, он и впрямь тяжелее других переносит голод. Надо развлечь его, заставить забыть о голоде. Вспомнился один случай. Вместе с пограничниками, еще на «Скалистом», Саша пошел на шлюпке бить сивучей к рифу, который местные рыбаки называли Сивучий камень. На скалах он нашел трех новорожденных сивучат, и пока разглядывал их, на него с ревом кинулись сивучи. Огромные серо-желтые туши двигались на ластах довольно быстро, и Саша едва ушел с одним сивучонком на руках.
– А на что он?
– спросил Виктор.
Саша чуть было не проговорился, какое вкусное жаркое приготовил комбинатский повар из мяса сивучонка.
– Так… Посмотреть интересно было. Мы его через день выпустили, уплыл, спасибо не сказал.
– Уплыл!
– присвистнул Виктор.- Не найти ему матери, сожрали его, верно, за милую душу.
– Найдет!
– уверенно солгал Саша.- Они всегда находят. Они в океане как дома… Ты не сердись, Витя, что я тебя поднял. Поди, отсыпайся, скоро и я сменюсь.
Но Виктор остался.
Старпом поднялся в рубку за полчаса до своей вахты. Виктор пропустил его поближе к Саше, втроем они заняли всю рубку.
Петрович осунулся заметнее других и густо зарос жестким, с проседью, волосом. Складки, «отделяющие рот и подбородок от бурых, запавших щек, стали глубже. Глаза смотрели неспокойно из багровых, с редкими ресницами, век.
У него и прежде была привычка дергать правым плечом, а теперь, когда ни днем, ни ночью не стало покоя от вшей, Петрович то и дело поводил плечами, будто поеживаясь от холода.
– Не спится?
– спрашивает участливо Саша.
– Я, ребята, и на том свете не отосплюсь,- вздыхает Петрович.
– Раньше, бывало, за ночь пачку папирос скурю. Сны как кино смотрел: прокрутил часть, выкурил папиросу, вздремнул, пошел дальше… Ты чего кричал?
– поворачивается он к Саше. Тот молчит, хмурится.- Землю, что ли, увидел?
– Смерть увидел,- напрямик отвечает Саша.
– Эка невидаль!-насмешливо роняет Петрович.
– Она всюду поспевает.
Саша зло скосил глаза на старпома.
– Тебе что же, и смерть нипочем?
– вызывающе спрашивает Саша.
– Вроде тетки родной? Да?..
– Зачем же?!
– отвечает Петрович.
– Таких дураков на всей земле, считай, душ пять наберется, да и то среди покойников. Мы с ней давненько друг друга обходим, стараемся на глаза не попадаться. А доведется на узкой стежке сойтись, зубами рвать ее буду.- Он оскалил в резкой гримасе рот.- В двадцать третьем своих зубов не пожалел, теперь и подавно- казенных не жалко.
– А что в двадцать третьем?- оживился Виктор.
– Расскажи, Петрович.