Тревожный берег

Шурыгин Владислав

Расчет построился. Встал в строй и Рогачев.

Кириленко толкнул ефрейтора в бок:

— Ты что стоишь? Бежи докладывай, видишь — идут.

Рогачов переминался с ноги на ногу, смотрел куда-то в сторону.

— С меня хватит. Я тут больше не начальник.

— Ты ведь старший и должен доложить. Понимаешь?

Без того смуглое лицо Резо Далакишвили стало темным, глаза заблестели.

— Иди, Рогачов, иди, а то скажут, что у нас тут вообще порядка нет, — вставил веское мнение Славиков.

И Рогачов пошел. Глядя ему вслед,

стоящий на левом фланге солдат-дизелист Бакланов разочарованно вздохнул:

— Да… Я бы на его месте не пошел. Ведь ни за что сняли человека.

–  Казала курица, мени б соколыни крыла.

Бакланом оскорбился. Чего этот Кириленко со своим гумором- юмором… Вмешался Далакишвили. Но Бакланову не составило труда отговориться и от двоих.

— Тише, мальчики, завелись, как блокинг-генераторы, а из-за чего? Хватит!

Том временем Рогачев подошел к капитану. Оценивающе взглянул на стоящего справа коренастого сержанта.

«Сапоги блестят… Собственно, чего им не блестеть — не пешком ведь шел. Заправка ладная — чувствуется третий год службы. Лицо открытое, простое. Смотрит в глаза. Новый сержант. Вместо меня…»

Ефрейтор приставил ногу, лихо приложил руку к панаме (Знай наших, сержант. В свое время неплохие строевики были!). Доложил:

— Товарищ капитан! На посту 33 все в порядке! Ефрейтор Рогачев. — И тут же подумал: «Почему ротный хмурится? Чем-то недоволен. Глаза сердитые».

— Ефрейтор Рогачев! Разучились докладывать?! Когда в последний раз в Устав заглядывали? Три минуты сроку — доложить, как положено. Выполняйте!

Глаза Рогачева расширились, затем сузились. «Вот оно что. Это перед новым сержантом… Понятно…»

Он сердито сверкнул глазами. Хотел что-то сказать, но, вздохнув, произнес:

— Есть доложить, как положено!

Четко повернулся, отошел. Отошел не торопясь. Пройдя несколько шагов, нагнулся, точно поправляя шнурок ботинка. И только после этого побежал. Хмурое лицо капитана посветлело. Сказал сержанту:

— Это — Рогачев. Солдат хороший, специалист в нашем деле золотой, а вот командир… Не получилось командира.

С вершины холма море лежало величественное и ленивое, еще не отошедшее от полуденной дремы. С трех сторон охватывало мыс, на котором предстояло теперь Андрею Русову служить, ослепительно сверкало тысячами зеркальных осколков. Глядя на море, щурясь, Воронин сказал:

— А местность здесь курортная. Когда-нибудь санаторий построят. Чернозему, правда, подвозить много придется… Без него деревья не вырастут. Мы пробовали…

Русов не был настроен на лирику и потому легко уловил ход мыслей командира роты, который без всякого перехода заговорил об «особенностях» поста.

— Раньше тут два разгильдяя было — Цибульский и Бакланов. Они всеми крутили, как хотели. Цибульского мы перевели на другую точку, к капитану Шахиняну. Знакомы? Тем лучше. С Баклановым не миндальничайте. Требуйте построже. С подчиненными философию разводить нечего.

Подошел

Рогачев. В темных цыганских глазах лихорадочный блеск обиды:

— Товарищ капитан! Расчет поста 33 в количестве пяти человек по вашему приказанию построен! Ефрейтор Рогачев.

Пе отрывая пальцев от виска, ефрейтор делает шаг в сторону. В его движениях, в самой фигуре подчеркнутое спокойствие и вызывающая лихость. Ефрейтор вроде бы нарочно несколько переигрывает «строевика», но Воронин словно не замечает этого:

— Хорошо. Идемте.

Капитан, Русов и Рогачев направляются к домику, поило которого застыли в строю четверо солдат.

Перед строем капитан останавливается и молча осматривает расчет поста. Чуть заметно качает головой. Смотрит на стоящего рядом Рогачева — и снова на строй. Да… войско. Обмундирование грязное, панамы надеты у кого как, а у Славикова с каким-то вызывающим форсом поля загнуты книзу. У солдата-грузина — тихого симпатичного паренька (капитан почему-то всегда забывает его фамилию) — гимнастерка явно великовата. Даже короткие рукава свисают у него ниже локтей. Что думал старшина, когда выдавал ему обмундирование? Придется сделать старшине Опашко внушение. А Бакланов? Этот похож на смазчика вагонов, гимнастерка и шаровары лоснятся всеми цветами радуги. Правда, ботинки у всех начищены до блеска и имеют вполне солдатский вид.

Воронин здоровается с солдатами. Отвечают громко, но недружно. Выделяется голос Бакланова. Капитан идет вдоль строя, останавливается.

— Как служба, рядовой Бакланов?

Колкие глаза капитана, не мигая, смотрит из-под бровей. В уголках губ спрятана не то улыбка, не то усмешка (вот и пойми, шутит он или серьезно). Но Бакланов не из тех, кто будет долго гадать, какое настроение у командира роты. Он доволен, что к нему, а не к кому-то другому, первому обратился командир роты. Гаркнул весело и браво:

— Нормально, товарищ капитан. Чай, по третьему служим!

Сейчас Воронин, кажется, улыбается. Удивительный он человек. Когда в глаза смотрит, впечатление такое, будто он колется рыжими бровями.

— А что это, говорят, товарищ Бакланов, будто бы вас вчера вечером в совхозе видели. Вас что, увольняли? Да, да, вас! Что так удивленно смотрите?

Капитан оборачивается к Рогачеву:

— Вы его вчера увольняли, товарищ ефрейтор?

Рогачев явно смущен. Он не знает, что ответить, кидает быстрый взгляд на Бакланова.

— Это кто-то пошутил, товарищ капитан, — поспешно заявляет Бакланов, — у нас вчера увольнения не было.

— Никого не увольнял, — следует запоздалый ответ Рогачева. Он снова входит в роль разочарованного, безразличного ко всему человека.

Капитан прищуривает глаза, говорит, покачиваясь с носка на пятку:

— Значит, пошутили, говорите? Хорошо. А поступил сигнал, что был в совхозе солдатик со спортивным значком на груди и с чубом пшеничного цвета. А? Портрет-то вроде бы ваш?