Тревожный колокол
Шрифт:
Почти отвесно упал к морю самолет и на бреющем полете несколько раз прошел рядом с судном. «Крепкий» потерял радиоголос, и с открытого капитанского мостика привязанный к ажурным перилам матрос репетовал флажками: «Нуждаюсь в медицинской помощи!»
– Галина, бросай буй!
– Есть! – быстро ответила Лехнова.
Из раскрытых створок бомболюка выпал в море радиобуй. Похожий на обтекаемую торпеду, он почти без всплеска врезался в белый гребень волны. На втором заходе летчики увидели, как его красная головка ныряет среди волн.
– Слышно? –
– Радиобуй начал подавать сигналы, – доложила Лехнова и показала на ожившую стрелку второго радиокомпаса. – Сильный, хороший сигнал, вертолеты смогут поймать его километров за семьдесят.
– А пройдут по ветру? – усомнился Комаров.
– Над буксиром не более двадцати пяти, а по маршруту самописцы зафиксировали до сорока метров в секунду, товарищ командир.
– Домой!.. После посадки вам отдыхать.
– Миха-алыч! – укоризненно протянула Лехнова.
– Я сказал, Галина Терентьевна: отдыхать!.. Передайте на базу: «Колокол всем».
Час спустя перед Комаровым сидели пилоты, выжидательно глядя на командира.. А он не видел их глаз, Думал: «Сколько буксиру осталось до зоны подводных камней?»
Рядом с Комаровым, в мягком кресле, – старший инспектор-пилот Воеводин. Он внимателен и насторожен, как представитель высшего руководства.
Минуту назад командир спросил: «Кто?»
Короткий вопрос не требовал пояснения: в ажурные оконные переплеты церкви бил штормовой ветер, от особенно злых ударов скрипела деревянная колокольня. В такую погоду все инструкции предписывают категорически: сиди и не рыпайся! Но для опытных и сильных есть щелочка в жестких правилах – это параграф о стихийном бедствии. На усмотрение командира он разрешает риск в любых условиях. Он иногда единственная надежда для попавших в беду. По этому параграфу поднимаются в небо только добровольцы. Комаров и спросил:
– Кто?
С мест поднялись все. Стояли, пока командир не встретился с каждым из них взглядов, теребя окладистую бороду. Движением руки предложил сесть.
Теперь Комаров решал, кого выбирать. Каждый из них мастер по-своему. Один умеет найти дорожку в кромешной тьме, но пасует в тумане. Другие могут сесть в лесной колодец, не оцарапавшись о деревья, даже если от концов лопастей винта до веток остаются дюймы, но над неспокойным морем их подводит глубинный глазомер. Вот тот, кареглазый, всем хорош, но у него двое малышей. Может быть, Богунец? Отдохнул ли он после недавнего полета?
– Богунец.
Вскочил стройный щеголеватый парень.
– Готов!
– Николай Петрович. – Тут Комаров еле заметно улыбнулся.
Чуть приподнялся и сел, блеснув седоватыми висками, командир звена Батурин.
Помедлив, Комаров назвал третьего:
– Руссов.
Встал и Руссов, его голова почти уперлась в низкий потолок комнаты предполетной подготовки.
Воеводин забеспокоился.
«И Богунец и Руссов только что вернулись из тяжелых полетов. Может быть, слетать мне?» – написал он на вырванном из блокнота листке и подсунул его Комарову.
Взяв у инспектора авторучку, командир эскадрильи черканул на том же листке: «Решаю я!»
– Названные
Один за другим пилоты-«запасники» вышли из комнаты.
– Принимайте, – ответили с телетайпа. – В силе ответ на первый запрос.
Мудрят в городе. «Ответственность ваша» – первый ответ. И нет в нем словечка «согласен» или «одобряю». Вот так всегда. А потом участливо спрашивают: «Что-то ты похудел и пожелтел, дорогой Михаил Михайлович?» Знают, о чем сегодня идет речь: действовать надо по новому спасательному варианту, о котором он говорил и писал еще полгода назад в научном журнале. И все как в песок. Похвалить – похвалили, отработать с летчиками как следует не дали, а сейчас прижало, и надо играть с листа!
– Первый! – пробасил висящий на стене динамик голосом диспетчера. – Чувствую, у буксира туго. Торопитесь!
– Ну? – повернулся комэск к Воеводину.
Инспектор вынул из кармана листочек, развернул его и ногтем подчеркнул слова Комарова: «Решаю я!»
– Спасибо, Иван Иванович! – изобразив улыбку, наклонил голову комэск.
– На здоровье, Михаил Михайлович! – преувеличенно низко поклонился Воеводин и порвал бумажку на клочки.
– Ладно, пошли, товарищи, на аэродром! Предполетную подготовку проведем около машин, – тихо сказал Комаров оставшимся летчикам…
Три тяжелых вертолета повел за собой Комаров. Он не пошел прямо, по пеленгу радиобуя, а пробирался между облаками и землей, обходя сопки и леса, над которыми ветер терзал клочковатые тучи, крутил мокрое крошево из снега, старых листьев и перегоревшего мха. Вертолеты держали постоянный крен к ветру, поэтому казалось, что летят они боком, то проваливаясь, то взмывая друг над другом. Но даже над ровной тундрой ветер швырял вертолеты в стороны, бил в борта сильно и глухо, как штормовая волна в скулу корабля. Железные машины дрожали в ознобе.
От сильной болтанки второму пилоту Комарова стало дурно. Комаров посмотрел на его позеленевшее лицо, потом на себя в бортовое зеркало: щеки и губы отплясывают ритмический танец. Увел взгляд, посмотрел, как мотается перчатка на срезе приборной доски, – вот-вот упадет. Кабина наполнена звоном слабо прикрученной панели, бряцанием какой-то железки о дюралевый пол. Все это смешалось с треском эфира в наушниках, с воем двигателей.
– Где вы? – запросила земля. – На локаторе пропали всплески.
– Топаем впритирку к земле. Сильный мордотык, и качает приятно, як в люльке! – ответил Богунец.
Земля тяжело вздохнула:
– Поздравляю… Ничего, други, держите крепче штурвал за рога!
Через час полета у Комарова заныл коренной зуб. В последнее время боль мучила его почти в каждом тяжелом полете. «Нервы ни к черту стали!» Он старался отвлечься работой, но боль не проходила и уже тупо билась в виске около правого глаза.
– Не сходитесь близко! – передал он ведомым, чувствуя, как от усталости притупляется чувство реального, опасно расслабляется организм.