Тревожный месяц вересень
Шрифт:
В ноге стучит, ухает.
Клинышек света ходит из стороны в сторону. Серая невнятная масса возникает в луче. Вдруг в этой массе вспыхивает фиолетовый огонек, как будто драгоценный камень светится. Это мертвый глаз Справного попал под луч фонарика. Глупый, глупый конь!..
– А тут кровь!
– кричит Семенко.
Голос у него молодой, напуганный, чуть вибрирующий. Наверно, совсем еще мальцом подался к Горелому полицаем, соблазнила его легкая жизнь. Заманили чем-то дурачка, и вот сейчас его первого подставляют под удар.
– Ты что ж думал, лошадь соляркой заправлена?
– спрашивает бас. И хохочет, не дожидаясь ответа. Смех нарочитый, как бы сам себя подталкивающий. Он подбадривает, бас, себя и других. Лесные люди, они боятся темного, молчаливого леса. Им, оказывается, тоже страшно. И я начинаю понимать, что месяцы сидения в УРе, а затем гибель Саньки Конопатого и Климаря не прошли для них даром. Для меня и для многих других они казались хозяевами глухих чащоб, но это не так. Это остатки легенды. Они сами растеряны, и только необходимость поддерживать легенду бросает их в безрассудные и отчаянные предприятия.
– Тут не лошадиная кровь. Тут, в стороне, - отвечает юный Семенко. Пятно! Это с него, с "ястребка"!
Значит, наткнулся на то место, где я снимал сапог.
– Вот и иди по следу, - приказывает Горелый.
– А мы рядом, цепью.
Я поудобнее устанавливаю МГ. Дулом к светлому клинышку. Эх ты, Семенко, балбес - тебя, как Справного, подведут под огонь. Стаскиваю сидор и трясу ближнюю сосенку. Все равно на дороге разговаривают. Подставляю под ветви мешок с промятой посредине ямкой. По брезенту стучат капли, сбегают в ложбинку. Я вылизываю ее. Глотка на полтора набралось воды. Напиться перед смертью. Главное, не думать теперь о том, что остается после тебя в этом мире. Об Антонине не думать. Пулемет, гранаты - вот и все твои заботы теперь.
– А чего идти?
– спрашивает Семенко.
– Тут с него полведра вытекло. Куда он уйдет? Пополз сдыхать!
Это он, конечно, сильно преувеличивает. В его интересах преувеличивать. Он нутром чует опасность.
– Ищи, где след!
– приказывает Горелый, как псу. Он небось за деревом стоит, атаман. Прячется на всякий случай.
– Вот вроде примято!
– говорит Семенко, и я вижу, как свет фонарика сходит с дороги и чуть-чуть приближается ко мне.
– Давай-давай!
– Это бас.
Клинышек света становится меньше, уже. Семенко нагибается, рассматривает мох.
– Опять пятна!
– говорит он торжествующе.
– Кровищи!
Врет он... Пусть врет!
– Давай-давай!
– оживляется Горелый.
– Ищи... Не мог я не подцепить такого "ястребка".
– Хозяин не упустит!
– льстиво отзывается бас.
Они чуть осмелели, разговаривают во весь голос, хрустят ветками, шутят. Красные пятна на земле - они хорошо знают, что это значит. У человека после большой кровопотери глаза становятся незрячими, а в пальцах едва ли хватит сил, чтобы выдернуть чеку. Им теперь легче дышать. Ах вы, сволочи!
Фонарик приближается еще на несколько метров. Ну ладно, иди-иди, Семенко, к своей судьбе. Примагничивайся. В ноге ухает без конца. Ладно, недолго терпеть. Иди, Семенко, глаза мои хорошо видят, и руки еще крепки. Не смогли вы меня ранить так, чтоб я достался вам бессильным.
Прыгает клинышек света. Дергается туда-сюда.
– А ловко ты его, хозяин!
– звучит повеселевший бас.
– В темноте-то! Прямо влет.
– Ты не нахваливай. Сами-то промазали, застыли там, как жабы!..
– И Горелый добавляет довольно сложное, с переходами ругательство. Странно это, когда ругаются таким визгливым голосом.
Фонарик приближается на полтора-два метра. Еще немного, и свет его начнет доставать до сосны, под которой я лежу.
– Ищи-ищи, Семенко!
Ветка над головой чуть высветляется. Видно, как на ней подрагивают белые, словно жемчужинки, капли. Я приникаю к земле, прячусь за ствол. Вдруг фонарик гаснет. Снова темень.
– Ну чего?
– визжит Горелый.
Не терпится ему добраться до меня.
– Лампочка, что ли, - сконфуженно отвечает Семенко. Щелкает металлическая крышка фонарика, что-то тяжело падает на землю - это, видимо, Семенко выпустил из рук автомат, возясь с фонариком.
– Какая там лампочка?
– спрашивает Горелый.
– Ты брось... Брых, поди, что там у этого гвоздодера?
Теперь я их всех знаю по именам или кличкам: Горелый, Брых, Семенко и Щуко. Ладно, будем знакомы. Я облизываю мокрый сидор. В армии мы всегда носили с собой фляги. Каждый на собственном опыте убедился, что значит фляга с водой. А вот теперь дал промашку. Как-то странно было в этот мокрый, насквозь пропитанный дождем день брать с собой воду.
– И вправду не горит, - откликается Брых.
– Не работает!
Молодец, Семенко! Не так-то ты прост. Соображаешь.
– А ну его к черту!
– басит Щуко.
– За ночь подохнет "ястребок". Что мы будем по темноте лазить? Раз кровища выхлестала, значит, ты ему в бок врезал, хозяин. Все правильно!
Горелый молчит. Неподалеку шепчутся Брых и Семенко:
– А у тебя запасной нет?
– Откуда? Последняя.
– Вот черт!
Слышу, как сопит Семенко. Волнуется. Что он там сделал с лампочкой? Выкрутил, наверно, стеклянную головку из цоколя.
– Ладно, - говорит Горелый после некоторого размышления.
– Дай-ка по лесу напоследок.
Четыре огня вспыхивают передо мной. Бьются, дрожат, плюются короткими трассерами. Лес весь грохочет. С сосны на голову падают ветки, хвоя. Дерево прикрывает меня от пуль.
Грохот разом обрывается. Едкой гарью пахнет в лесу. Ух, лопатки снова стали мокрыми. Кажется, весь был выжат, как жмых под прессом, а струйки пота снова стекают по бокам. Расшатывают они мне нервную систему, сволочи.