Трезвенная жизнь и аскетические правила: Толкование правил преподобных отцов Антония, Августина и Макария

Вафидис Эмилиан

Без сомнения, икономия всегда применялась в монашестве и в Церкви. Церковь всемилостива, как и Бог, но она милует лишь того, кто признает себя грешником. Только скажи: Согрешил я пред Господом, и чем больше твой грех, тем большую благодать даст тебе Бог. Но когда ты не придаешь значения своему прегрешению, тогда основания Церкви сотрясаются. Таков духовный закон. Это вино чистое, не разбавленное водой, вино Духа Святого, опьяняющее сердце.

Миллионы грехов, совершающихся ежедневно, не упраздняют святости Церкви. А вот небольшое нарушение этого духовного закона уничтожает все, ставит под сомнение само наше спасение. По этой причине святые отцы так сильно желали запечатлеть основные законы, правила жизни в монастыре.

Когда

мы нарушаем законы духовной жизни, мы совершаем великий грех против Христа, и пренебрегать этим нельзя. Мы — монахи, и это значит, что мы погружены в предание, руководствуемся определенными принципами, определенными началами, которые не можем преступить ни на сотую долю миллиметра. Конечно, человеческая немощь — иное дело. Предатель получает прощение, вор получает прощение, отрекшийся от Христа получает прощение, стоит им только сказать: «Я согрешил». Если же они начнут говорить: «Да что я такого сделал?» — тогда подлежат осуждению. Во времена гонений на Церковь христиане, принесшие жертву идолам (это означало полное отречение), сначала принимались Церковью в общение только перед самой их смертью. Позднее Церковь позволила всем подобным богоотступникам участвовать в богослужении, но без причащения, а со временем и воздержание от причастия было ограничено кратким сроком. Но Церковь никогда не прощала того, кто, желая спасти свою жизнь, всенародно произносил: «Я принес жертву». Эти слова, пусть человек и не приносил жертвы на самом деле, Церковь считала отступничеством — и отлучала от себя такого члена, чтобы он не давал другим повода думать, будто в его поступке нет нарушения заповеди.

Исповедание Бога, свидетельство о Нем — это заповедь. Непозволительно промолчать и тем самым дать повод в тебе усомниться. Мы не должны нарушать духовный закон. Когда мы грешим, когда видим, как дьявол нападает на нас и сбивает с ног, когда видим, как страсти нас сотрясают, когда видим, как наш ум предается распутству, — не будем этого бояться. Когда мы год, пять, двадцать, пятьдесят лет боремся, страдаем и молимся, чтобы страсть отошла, а она не уходит — не будем бояться. Бог — и в буре, и в бездне, и в морских волнах, и в наших страстях. Бог скрывается за страстью, чтобы вызволить нас из беды, чтобы подхватить отеческой рукой и спасти.

Если же мы скажем: «Большие страсти — вот что важно, а эта маленькая страсть ничего не значит», тогда ничто нас не спасет. Вся церковная икономия, все милосердие Пресвятой Троицы не могут изгладить этот великий грех, потому что он ставит под сомнение основы монашеского жительства, духовной жизни, нашего преуспеяния в Церкви, то есть саму возможность для Церкви, странствующей по пустыне, достигнуть неба.

Мы — монахи. Как нам достойно отблагодарить за это Бога? Можно ли представить себе более великий дар Божий, чем монашество? Будем радоваться нашему призванию и той чести, которой Он нас удостоил. Будем и мы почитать Его, почитая монашество. Бог поставил монашеский чин превыше ангельского. Он вознес нас выше гор и небес, сделал каждого из нас Своим знаменем.

Что мы можем воздать Господу? Ничего. Только наша смерть в борьбе, в подвиге и любви к Богу может оставить след в истории. Наши смерть и кровь обогащают жизнь, благодаря этому Церковь живет, развивается и распространяется. Мученик порождает тысячи других мучеников. Тогда как великий в миру человек не порождает ни одного святого. Он просто сам слывет великим, а потом умирает. Но прах святого становится вечностью, становится духом в Духе Святом.

* * *

В предыдущих главах блаженный Августин рассуждал о телесном и психическом складе человека, теперь говорит об одежде.

Пусть ваша одежда не привлекает внимания окружающих, стремитесь понравиться другим не одеждой, но образом жизни. (4.1)

Бог дал

нам одежду, с одной стороны, как напоминание о нашем грехе и странничестве, а с другой — чтобы уберечь нас от зноя и холода. Если я ношу одежду в воспоминание о том, что я грешник и пришелец здесь на земле и, к несчастью, еще далек от общения с Богом лицом к лицу, тогда я блажен. Но если я ее ношу ради удобства или желания понравиться другим, тогда я использую одежду вопреки той цели, с которой Бог дал нам ее. Например, носить шерстяную одежду в холод естественно. А вот если я одеваюсь теплее, чем нужно, это приводит меня к изнеженности и удаляет от жизни по Богу. Кроме того, если я стараюсь, чтобы моя одежда была всегда в идеальном состоянии, всегда отутюжена, и этим хочу понравиться другому, то я превращаюсь из человека Божьего в ослика пригожего.

Может, однако, происходить и по-другому: одежда становится средством для лицемерного смирения. Если мы все носим одинаковую одежду, а кто-то надевает лохмотья, очевидно, что под этими лохмотьями монах скрывает дьявольскую гордость и только притворяется членом братства. Конечно, в монастыре дается свобода, к человеку относятся с терпением, принимается любой характер, благодаря чему каждый находит свой, самый короткий путь к Богу. Но при этом человека подстерегает опасность: как бы вместо шествия к Богу не начать потакать своим греховным наклонностям. Для того чтобы в общежитии сразу достичь Бога, нужно иметь большое благоразумие. Каждый миг ты должен желать Бога и избирать Его. Вообще, наша одежда может свидетельствовать о том, находимся ли мы в единении со всем братством или отпадаем от этого единства и поддаемся человеческим немощам.

Если брат задумывается над тем, какой бы клобук, ботинки, одежду ему выбрать, то это показывает, что он не просто неустроенный человек, но с ним пустился в пляс сам сатана. Особенно это касается монахини: недопустимо говорить ей, что ее одежда красивая, хорошо сшитая и ей впору. Лучше обозвать монахиню аморальной женщиной, чем сказать, что на ней хорошо сидит одежда. Нет худшего оскорбления, чем это. Для аморальной женщины есть покаяние, и, возможно, она исправится. Но кто исправит величайшее зло самолюбия, эгоизма? Мы обретаем Христа тогда, когда одеты в чистую, простую, пусть даже заплатанную одежду, какую носят все сестры. А не в такую, которая точь-в-точь по нашей фигуре. Такую пусть носит мирская девушка, желающая выйти замуж. Разве монахине подобает ходить наряженной, в идеально сшитой, накрахмаленной и отутюженной одежде?

Когда монах болен, естественно, игумен дает ему пищу получше. Но неестественно следить за тем, чтобы одежда монаха была в идеальном состоянии. Это создает разделение в братстве. Разделяется дом, теряется духовное единство, поскольку уже не существует общего евангельского образа мыслей, единого закона, который объединял бы всех. Когда брат по своей воле носит одежду лучшую или худшую, чем у остальных, тогда открывается, насколько далека его душа от духа

монастыря. Тогда Бог братства — не его Бог. Поэтомуто и разбиваются вдребезги желания и мечты его души, вместо того чтобы сокрушалось его сердце от сознания своего греха и Божией святости.

Отношение к одежде никогда не считалось чем-то незначительным: и святые отцы, и Сам Бог в Ветхом и Новом Завете говорят об этом.

Конечно, монаху, который нашел свою жену — Церковь, или монахине, обретшей своего мужа — Христа, мы дадим совсем другие наставления об одежде, чем мирской девушке. Девушке нужно привлечь внимание молодого человека, и потому нельзя советовать ей одеваться по-монашески. В особенности если она бедна, живет в нужде и не особенно привлекательна. Завоевать внимание будущего мужа — ее обязанность.