Трезвенная жизнь и аскетические правила: Толкование правил преподобных отцов Антония, Августина и Макария

Вафидис Эмилиан

Итак, когда мы говорим об игумене, то подразумеваем эту тайну. Мы не должны взирать на него иначе, потому что этим мы позорим его, бесчестим, унижаем. Лодыжка связует стопу со всей ногой — так и игумен, как некое звено, соединяет наши ступни, ходящие по земле, с сердцем, стремящимся к небу. Только если я так отношусь к игумену, я вправе сказать, что он поистине является моим старцем. И только если я молюсь, у меня есть старец. Тогда я могу славословить

Бога вместе со зверями, дубравами, ущельями, горами — со всем творением. Если же я не молюсь, старца у меня нет. Но в то же время, если у меня нет старца, то я не молюсь, хотя бы и жил в монастыре.

* * *

Может ли быть такое, что я молюсь, совершаю ночное правило, но при этом оно мне ничего не дает?

Конечно,

может: прежде всего, если у тебя нет полной открытости перед игуменом. Ты не можешь совершать ночное правило, если я, игумен, не буду знать о твоих поступках, словах, о твоем внутреннем состоянии. Если, например, ты убедишь игумена, что можешь молиться ночью четыре часа, получишь на это благословение, но сам всю ночь будешь мучиться, изнемогать, а днем раздражаться и со всеми ссориться, то такое благословение недействительно, оно от сатаны, потому что игумен не знал всех обстоятельств. Получается, ты обманул игумена. Вполне возможно, что я, игумен, понимаю, что ты меня обманываешь. Но я не скажу тебе об этом, я буду разговаривать с тобой исходя из твоих слов. То, что ты мне сказал, — для меня правда. Ты меня убеждаешь, что можешь совершать четырехчасовое бдение. Если на самом деле ты на это не способен и надрываешься, то приносишь жертву Ваалу, а не истинному Богу. Это эгоизм. Наш подвиг и бдение определяет либо игумен, которому мы все рассказываем, либо дьявол, дьявольская воля. В последнем случае мы стремимся к недостижимому, впадаем в ненормальное, демоническое состояние и, тогда, в то время как нам кажется, будто мы стремимся к святости, совершенству, духовности, на самом деле становимся бесноватыми.

Трудно отличить добродетель от порока: они похожи, словно два близнеца. Так же трудно отличить и ангела от демона. И тот и другой — духи, и мы легко можем их спутать: принять ангела за демона и демона за ангела, святого за грешника и грешника за святого. Тем более не кончится добром, если мы возьмемся судить о себе самих, потому что мы судим о себе так, как подсказывает нам наше сердце и воля. Если я хочу доказать, что поступаю правильно, то найду в пользу этого множество доводов. Нет ничего сильнее человеческой воли.

Поэтому недопустимо, чтобы игумен не знал, как мы совершаем свое бдение, и особенно как мы молимся. Лучше ничего не делать, чем оставлять игумена в неведении. Нельзя без его ведома назначать себе правило, чтобы потом он разузнавал, как же мы молимся. Должна быть полная открытость, чтобы мы говорили игумену всё искренно, при условии, конечно, что мы молимся. Если мы не будем молиться, то при встрече с игуменом будем, как говорится, переливать из пустого в порожнее, по пословице: «Смейся надо мной, а я над тобой, так скоротаем время». Пройдут годы, мы состаримся и будем тешить себя надеждой, что, может быть, Бог нас спасет. «Отче, я спасусь?» — будем мы приставать к игумену. «Да, чадо, спасешься». Ведь если нам сказать: «Не спасешься», мы, пожалуй, все бросим.

Молитвенная жизнь предполагает полную откровенность с игуменом. Наши собственные рассуждения вроде: да игумен все знает, он все понял, я ему об этом говорил; уж ему ли этого не чувствовать? — ничего не значат. Все это басни, оправдания, удаление от Бога. Бог говорит: Скажи сначала беззакония свои. Сам расскажи о своем грехе, помысле, о том, что тебя волнует. И если даже игумен уснет, ты все-таки открой, что у тебя на душе. Так, одного святого охватывал сон, но его послушник продолжал свою исповедь. Если ты пребываешь в общении со Святым Духом, то Дух, вещающий всякому человеку, возвестит и игумену то, что он должен тебе сказать. Если же общение с Духом Святым тебе неведомо, то в твоей жизни Его не существует, и игумену Он ничего не возвестит. Тогда игумен улыбнется тебе, или даже проявит как-то явственней свою любовь, или поругает тебя, если он, как тебе по-человечески кажется, тебя не любит… Но конечно, толку не будет никакого. Суть в том, чтобы ты был полностью открыт перед игуменом, он не должен что-то узнавать от других людей, о чем-то догадываться, нуждаться в Божием извещении о тебе или даже просто в психологической проницательности и опытности. Все это принадлежности века нынешнего, обманчивого, нам это ни к чему. Наша связь — это общение, а общение предполагает слово, беседу.

Кроме того, истинная молитва и истинные отношения с игуменом предполагают полное послушание или, когда его нет, полное подчинение во всех мелочах. Благодаря подчинению мы соединены друг с другом, тебе оно дает право говорить со мной, а мне, игумену, обращаться

к тебе. Если ты не подчиняешься, то, по церковным правилам, я обязан изгнать тебя из братства, чтобы ты не вредил братьям и не доставлял мне бесполезных хлопот. Неподчинение — самое отвратительное поведение, которое свидетельствует о крайнем самолюбии человека, его одержимости и опасности для прочих, поэтому такой монах должен покинуть монастырь. Мое право выслушивать тебя и говорить с тобой и твое право говорить со мной появляются только тогда, когда есть послушание, то есть свобода. Иначе наши отношения не духовные, а плотские, и тогда тебе просто снисходят. Однако проявлять снисходительность можно день, год, два года, но

не вечно. Послушание же должно быть до крови, как говорит апостол Павел. Если послушания нет, значит, мы не отдаем игумену своего ума и сердца.

Наконец, истинная молитва и истинные отношения с игуменом возможны только в том случае, если послушник во всем согласен с ним. Без согласия с игуменом, даже если ты ему подчиняешься, дело не пойдет. Если есть открытость и послушание, но нет между нами согласия, мы с тобой должны побеседовать и решить, оставаться тебе в обители или уйти. Ведь если у тебя нет полного согласия со мной, значит, ты остаешься при своем: у тебя есть мнение, понимание, желания, помыслы, и потому между нами нет глубинного общения. Какое-то звено разомкнулось, и мы не можем соединиться. Тогда мы или должны расстаться, но не беззаконно, не по твоей воле, а по церковным правилам, или ты должен прийти к согласию со мной.

Последнее иногда мучительно, но стоит того, если мы хотим стать мучениками Христовыми, войти в сонм святых мучеников, даже великомучеников, потому что, по предсказаниям древних преподобных, в последние времена самые незначительные поступки будут иметь цену большую, чем подвиги святых прежних времен. Если они становились мучениками совести, то мы станем великомучениками. Однако для этого мало просто подчиняться игумену: подчиняется и муж жене, и жена мужу, и солдат, и служащий, и преподаватель, и дворник, и муравьи, и бездушная тварь. Нам же нужно быть единомысленными с игуменом, даже если нам это будет стоить пролития крови. В таком случае я стану самым настоящим великомучеником. Иначе напрасны все наши предыдущие рассуждения о святых, молитве, благоговении, духовном подъеме, слезах, потому что все можно истолковать по-разному; как правило, мы толкуем эти состояния, движимые собственной чувственностью, а не суждением игумена. Игумен превыше всех этих состояний, потому что сами по себе, без него, они ничего не дают. Как миряне, даже если их соберется миллион, не могут совершить литургию без священника, так и мы без игумена бессильны. Все то, о чем мы с вами беседовали, становится невозможным, если наша связь с игуменом ущербна. В нашем доме тогда нет ни жильца, ни управителя, и в конце концов он останется заброшенным, пустым.

Здесь стоит рассказать об одном эпизоде из жития преподобного Саввы Освященного. Святой этот был весьма деятельным человеком: он принимал участие во всех догматических и канонических прениях и при этом имел опытное знание монашеской жизни, первохристианский монашеский дух. Будучи уже старцем, он с несколькими монахами отправился к императору Юстиниану, чтобы попросить у него помощи в деле спасения Церкви. Юстиниан принял его с почтением, потому что много о нем слышал. Он созвал своих советников, чтобы обсудить возникшую в Церкви проблему и решить ее, как о том его просил святой старец.

И вот когда Юстиниан проявил такую заинтересованность и начал вникать в дело, монахи увидели, что их игумен встает, чтобы уйти. Они поняли, что наступило время совершить службу третьего часа. Существовал обычай вычитывать часы в положенное для них время, даже при работе на поле или в каком-то другом месте. Святой Савва рассудил, что если на поле, несмотря на изнурительный труд, нужно совершать часы в свое время, то тем более это необходимо во дворце. Со стороны это выглядело невежливо, поэтому монах, стоявший ближе всего к нему, хотел остановить его: «Отче, что ты делаешь? Царь ратует за наше дело». А преподобный Савва отвечал ему: «Чадо, они делают свое дело, а мы будем делать свое». То есть Юстиниан созвал своих сановников и делает то, что подобает ему как императору, чтобы помочь Церкви, а мы должны делать свое дело, совершать последование часа.