Три Александра и Александра: портреты на фоне революции
Шрифт:
В этих произведениях перед нами – как принято писать в толстых и скучных литературоведческих трактатах, – предстаёт сложившийся мастер. Некоторые рассказы (например, реалистическая и остросоциальная «Ксения Турпанова», о жизни ссыльных с примесью «полового вопроса», напечатанная в «Русском богатстве») заслужили даже одобрение «литературных львов». Но самое главное осталось незамеченным «толсто-идейной» литературной критикой. А именно: открытие Гринландии. В рассказе (или маленькой повести) «Зурбаганский стрелок» впервые появляются географические контуры
Мир, созданный Грином, ярок, тёпл, многоцветен. Это мир южный, мир морей, островов, гор и долин; в нём нет снега, вьюги, слякоти, долгих зимних ночей. Он предметно конкретен и в меру экзотичен, что предопределило приязнь к нему со стороны читателей. Мало где читатель так ценит экзотику, как в России, стране бесконечных однообразных ландшафтов, промозглого холода, комариных болот и обыденного цинизма власти.
Итак, мир Грина был сотворён, и в нём уже поселились первые жители – люди жестокие и нежные, решительные, отчаянные и страдающие, со странными, немного вычурными именами и замысловатыми судьбами: Тилли, Зитор и Брюс из «Лужи Бородатой Свиньи», Рег, Изотта, Хенсур из «Синего каскада Теллури», Валуэр, Фильс, Астарот, Биг, Фильбанк из «Зурбаганского стрелка»… Но кого-то (или чего-то) главного не хватало. Какого-то образа, чьё трепетное дыхание передалось бы всему этому миру, оживило его, сделало бы желанным для миллионов читателей.
Взмах волшебной палочки вот-вот состоится – и кто же явится на сцену?
IX
После ссылки совместное житьё Гриневских становилось всё более трудным и шатким, и 1914 году их брак окончательно распался. Через четыре года Вера Павловна выйдет замуж за инженера Калицкого и счастливо проживёт с ним оставшуюся жизнь. Одиночество Грина продлится несколько дольше.
Внешней причиной разрыва стало возвращение Грина к богемной жизни, его пьянство, с которым Вера Павловна не хотела и не могла более мириться. Но имелась причина, не заметная для глаз, она и была главной. В Грине происходила необратимая внутренняя перемена; он становился другим человеком, чужим для Веры Павловны, непонятным
Он становился чуждым и самому времени, истории. Когда-то он был деятельным, хотя и рядовым участником исторических событий; теперь великие катаклизмы, грозящие перевернуть вверх дном бытие человечества, остаются как будто невидимы для его творческого ока. Назревала всемирная катастрофа. Началась Мировая война. За ней во тьме будущего вставали страшные тени революции, войны Гражданской. Всё это практически не отразилось в жизни и в произведениях Грина – если не считать нескольких дежурных стихотворений, опубликованных в начале войны «с германцем», да рассказов «на военную тему», действие которых происходит в условном пространстве, лишь отдалённо напоминающим Францию или Бельгию – отнюдь не русско-германский фронт. В художественном мире Грина, в Зурбагане, Лиссе, Гель-Гью, не случилось ни мировых войн, ни революций. Рассказы «Загадка предвиденной смерти» (1914), «Возвращённый ад» (1915), «Капитан Дюк» (1915), «Птица Кам-Бу» (1915), «Львиный удар» (1916) и многие другие написаны так, как будто бы в истории человечества не совершилось ничего нового. Как будто бы озлобленные народы не сцепились во всеобщем смертоубийстве, как будто в грязных и вшивых окопах не вызревали семена катастрофы, грозящей уничтожить Россию.
Из его творчества уходила и Россия с её смутной душой и надрывной судьбой, с отталкивающими притягательными приметами её повседневной жизни – Грин становился «иностранцем в русской литературе». Но история и Россия, выброшенные из мира, созданного Грином, отыгрывались на нём самом. Он избежал мобилизации. Однако же в Петрограде, где литераторы варились в общем котле с депутатами Думы, обиженными сановниками и великосветскими фрондёрами, нарастало оппозиционное напряжение. Полиция усердствовала, действуя при этом вслепую. В ноябре 1916 года политически неблагонадёжный Грин был выслан из Петрограда в административном порядке за «непочтительный отзыв» о государе императоре в общественном месте. На сей раз уехал он недалеко: на станцию Лоунатйоки (ныне Заходское), что в восьмидесяти верстах от Финляндского вокзала столицы; там прожил до конца февраля.
В феврале началась революция. Грин пешком вернулся в Петроград в день свержения самодержавия – с рассказа об этом мы начали нашу книгу. Никаких, однако, существенных изменений в его жизни поначалу не произошло. Те же журналы, те же люди вокруг. Правда, всеобщее бурление заставляло работать в лихорадочном режиме: за полгода последовало три десятка публикаций. Революция стимулирует энергию муз! Грин пытается выступить на поэтическом поприще. Стихотворение «Колокола» печатается в «Двадцатом веке», «Обезьяна» и «Дайте» в «Новом Сатириконе». В мае газета «Свободная Россия» публикует его поэму «Ли» – произведение слабое до смешного, к счастью, тут же забытое читающей публикой. Было ещё несколько стихотворений на революционные темы – все они ничего достойного не добавляют к творческой биографии Грина; поэтом он не стал.
Конец ознакомительного фрагмента.