Три часа ночи
Шрифт:
— Тебе есть с кем говорить о них?
Папа уставился на меня так озадаченно, будто не понял, кто и о чем его только что спросил.
— Нет, не с кем.
— Тогда поговори со мной.
Мне показалось, мое предложение его ошеломило. В отцовских глазах мелькнул проблеск решимости.
— Верно, — прошептал он. — Я поговорю об этом с тобой. — В его голосе не было ни намека на иронию. — Всю жизнь я считал, что никогда не состарюсь. Я и представить себе не мог, что однажды скажу: «Мне сорок лет». Нынче мне уже за пятьдесят. — Он докурил сигарету, затянувшись так сильно, что на щеках образовались две глубокие борозды. — Мне следовало
— Когда ты обнаружил, что у тебя талант к математике? — В моем вопросе прозвучал упрек: мне не понравилась ни папина речь, ни темы, которые он в ней затронул.
Похоже, он это почувствовал и потому постарался ответить чуть более оптимистично:
— Вообще, я с детских лет был с математикой на «ты». Но окончательно понять, что у меня есть к ней способности, помог один случай. Он стал для меня своего рода предопределением, которое…
— Да не тяни уже!
— Это произошло, когда я перешел в среднюю школу. Учитель математики на первом уроке рассказал нам историю об известном математике Гауссе. Гауссу было девять лет, он сидел на уроке математики, а в классе поднялся дикий гвалт. Учитель, пытаясь хоть как-то приструнить учеников, дал им задание сложить все числа от одного до ста. Он надеялся, что это займет их надолго и урок пройдет относительно спокойно.
К нам подошли парень и девушка моего возраста или чуть постарше, в сандалиях и длинных рубашках в стиле хиппи.
— Hi, brothers! — поздоровались они и спросили, нет ли у нас сигарет.
Отец вынул из пачки несколько сигарет и отдал им.
— Пять тысяч пятьдесят, — произнес я, когда наши с папой взгляды снова встретились.
— А?
— Сумма всех слагаемых от одного до ста — пять тысяч пятьдесят.
— Погоди, так я уже рассказывал тебе эту историю?
— Нет.
Папино лицо вытянулось от изумления.
— Как ты подсчитал? — проговорил он медленно.
Немного подумав, я ответил:
— Мысленно увидел все числа от одного до ста, расположенные на отрезке. Отрезок выгнулся, и его края сомкнулись в круг, в котором крайние числа, сто и один, оказались рядом друг с другом. Я сложил их, получилось сто один. Затем из точки между единицей и сотней вышла линия диаметра. Она пересекла центр круга и остановилась в точке между пятьюдесятью и пятьюдесятью одним. Я сложил эти два числа, обнаружил, что их сумма равна сумме ста и одного, и понял: сумму чисел от одного до ста можно разложить на пятьдесят пар, сумма слагаемых в каждой из которых равна ста одному. Дальше умножил сто один на пятьдесят и получил пять тысяч пятьдесят.
— Сможешь перевести это в формулу?
— Думаю, да.
Он протянул мне черный блокнотик и перьевую ручку, которые всегда носил с собой, и я вывел: n / 2 (n + 1). Потом зачеркнул и переписал в таком виде: n (n + 1) / 2.
— Так лучше.
Я вернул ручку папе. Он рассеянно взял ее как сигарету и, по-моему, был готов поднести к губам и сделать затяжку.
— Сколько ты получил по математике в первом семестре?
— Шесть.
—
— Шесть.
— Почему?
— Что почему?
— Ты понимаешь, о чем я.
Я пожал плечами. Отец наклонился вперед.
— В начальной школе ты учился блестяще, а как только перешел в среднюю, тебя словно подменили.
Он оставил нас, когда я учился в четвертом классе, и моя успеваемость, до того момента превосходная, упала настолько, что меня едва не отчислили.
К переходу в среднюю школу дела с учебой уже шли лучше: я закрепился в статусе тихой посредственности, вылез из двоек, получал шестерки и семерки. Талант к математике, который имелся у меня в детстве, канул в прошлое.
Я снова внимательно вгляделся в отцовское лицо. На нем проступила такая невыносимая боль, что я поспешил отвести глаза.
— Ты не закончил рассказ про своего учителя в шестом классе.
Папа слегка вздрогнул.
— Ах, да. В общем, он сказал нам, что Гаусс ответил на вопрос учителя уже через несколько секунд, и спросил, способен ли кто-нибудь из нас сделать то же самое.
— И ты поднял руку.
— Ага.
— А он?
— Стал расспрашивать, как я считал. Я объяснил, что представил числа в виде точек, расположенных на отрезке, и сложил стоявшие по краям единицу и сотню. Потом обнаружил, что девяносто девять плюс два тоже будет сто один… Дальше было легко. Но твое решение с превращением отрезка в круг куда изящнее. Не сомневаюсь, твои способности к рисованию имеют к этому отношение.
— А Гаусс как подсчитал?
— Этого никто не знает. Неизвестно даже, какова доля правды в этой истории про урок математики. В любом случае, позже я выяснил, что наш учитель давал это задание в начале каждого учебного года всем, кто поступал в среднюю школу. По моим сведениям, правильно его выполнили всего два ученика, один из них я. Кто был вторым, я так и не сумел выяснить.
— Наверное, учитель был счастлив.
— Сказал, что поставит мне девять. По идее, добавил он, верное решение за такое короткое время заслуживает и десяти баллов, но, поставь он мне десятку, это означало бы, что улучшать уже нечего, а мой талант еще предстояло огранить. — Он сосредоточенно нахмурил брови. — Не помню точно его слова, но смысл в них был такой: разбрасываться талантами нельзя.
15
Часы показывали одиннадцать.
— Ну, ты хочешь пойти туда, где играют джаз?
— Да, но я никогда его не слышал. Интересно, понравится ли мне.
— Тебе только кажется, что ты его никогда не слышал. Как сказал один человек, джаз повсюду.
— Кто этот человек?
Отец усмехнулся:
— Я. Но вообще на тему джаза бытует много крылатых выражений. Самое известное из них принадлежит Луи Армстронгу: «Если вы спрашиваете, что такое джаз, вам этого никогда не понять».
Он развернул карту и, сверившись с листочком, на котором месье Доминик написал адрес, быстро нашел нужное место.
— Так-с. Пешком идти минут сорок. Если хочешь, давай возьмем такси.
— Нет, пойдем пешком. Заодно скоротаем время.
— По словам Доминика, район там весьма захудалый.
Я пожал плечами:
— Порт тоже не самый благополучный район, и что с того?
Отец молча кивнул, и мы снова отправились в путь вдоль Ла-Канебьер. Людской поток редел, и, может быть, именно поэтому создавалось ощущение, будто неоновые огни сияют ярче и живут своей жизнью.