Три чайные розы
Шрифт:
Гришин расплылся в улыбке:
– Старик, это гениально! Свежо, ярко! Образно!
Драматург Н. с достоинством поклонился и неожиданно обратился к Татьяне:
– А вам понравилась пьеса?
– Разве такое безобразие может кому-то понравиться? – громко сказала Татьяна. Она не стала дожидаться ответа опешившего драматурга, развернулась и отправилась в гардероб.
Татьяна стояла у зеркала и причесывалась, когда появился Гришин.
– Ну знаешь, не ожидал от тебя! – укоризненно заметил он.
– Извини! Дурная привычка – говорить что думаю!
Он усмехнулся:
– В самом деле, не лучшее качество! Ты хочешь уйти из театра?
– Не
– Скажи, а тебе не приходило в голову, что своей резкостью ты порой ставишь меня в неловкое положение?
– Перед кем? Этим бездарем?
– Между прочим, он мой товарищ по цеху!
– Олег, ты совершенно спокойно можешь вернуться и досмотреть спектакль вместе с товарищем!
– Не могу – настроение безнадежно испорчено! И потом я должен проводить тебя!
Они вышли из театра, сели в машину. Гришин курил, видимо, готовясь к серьезному разговору. Докурив и собравшись с духом, начал:
– Неужели ты не знаешь, что наша жизнь состоит из компромиссов?
– Я не люблю компромиссы!
– Похвально! А вот я не могу позволить себе такой роскоши!
– Я это заметила.
– Не понимаю, в чем ты, собственно, меня упрекаешь?
– Я не упрекаю. Просто прошу тебя быть самим собой!
– К чему этот пафос? – едва ли не брезгливо сморщился он.
– В самом деле! – грустно усмехнулась Татьяна.
– Ты слишком эмоциональна, мой друг! Так нельзя…
– Олег, скажи, ты когда-нибудь поддавался эмоциям? Тебе знакомы страх потерь, боязнь одиночества, гнет привязанностей?
– Как мужчина, я привык держать свои эмоции в узде! – спокойно и с достоинством ответил он.
– Браво! Молодец!
Татьяна вздохнула: ей в который раз показалось, что Гришин заигрался, что это все та же литература и он давно перестал отличать реальную жизнь от вымышленной. Позы, искусственные модуляции и ничего настоящего. Часто ей хотелось, чтобы он выказал хоть каплю искренности или слабости… О, тогда, наверное, она смогла бы пожалеть его и через жалость – этот русский вариант – полюбить. Но Олег Гришин безупречен – брутальный мачо. Его образ априори исключает человечность и слабость. Не тот жанр. Олег отчаянно стремится соответствовать своему герою майору Глухову и хочет выглядеть сильным. Иногда Татьяне кажется, что он и любовью занимается так, словно оценивает себя со стороны, старается, ставит оценку; и это предполагает, что она тоже должна играть роль, соответствовать любовнику. А она хочет оставаться самой собой. И никаких компромиссов.
По пути домой они заехали в ресторан.
– Дорогая, я отчаялся тебе угодить – все мои подношения и знаки внимания оказываются неуместны! Надеюсь, хоть на этот раз у меня получится! – Он протянул ей коробочку.
– Это что?
– Телефон!
Татьяна удивилась:
– Спасибо, у меня уже есть.
Он снисходительно улыбнулся:
– Это же новая модная модель!
– А что в нем такого?
– Кроме стоимости, может, и ничего…
– Благодарю, но зачем он мне?
– Будешь гордо доставать из сумочки! Красивая статусная вещь!
– Смеешься надо мной?! Где мне трясти этим телефоном? В издательстве, что ли? Там все равно никто не поймет! Нет, Олег, спасибо! Мне не надо!
Гришин поджал губы.
– И куда мне его?
– Знаешь что… А ты подари жене!
Гришин обиженно усмехнулся и убрал коробку.
После ужина они поехали в съемную квартиру. Гришин ни с того ни с сего принялся рассказывать Татьяне о новой серии, в которой его героя ждут голубоглазые
Татьяна стала смеяться, как безумная, даже не пытаясь сдержаться: ничего более нелепого и глупого она в жизни не слышала.
– Ты копишь творческую потенцию на бессмертные произведения о майоре Глухове?!
Ее смех мог стать началом разрыва. Любовницам такие вещи не прощают. Впрочем, ей уже было все равно.
Они курили, лежа в кровати.
– Дарлинг, у меня есть тайное эротическое желание! – признался Климов.
Полина рассмеялась.
– Какая наглость и невоздержанность! Мне казалось, ты удовлетворил все свои и явные, и тайные желания!
– Обещай, что выполнишь!
– Так и быть! Сейчас меня можно брать голыми руками – я утомлена любовью и совершенно расслаблена. Проси чего хочешь.
– Хочу увидеть фуэте в твоем исполнении!
– И только?
– Но! Чтобы ты при этом была голая! Как сейчас!
– Извращенец!
– Ты обещала!
Полина встала, вышла на середину комнаты и выдала ему роскошное фуэте – «да на здоровье!»
– Доволен?
– Это самая эротичная сцена в моей жизни! Иди сюда!
Она отбивалась от него, смеясь:
– Ты сошел с ума! Одержимый! Маньяк!
…Она спала в его руках. Иногда Климов касался губами тонкой шеи, и тогда Полина вздрагивала во сне. Нежность переполняла его. Климов слушал дыхание Полины и вспоминал день, когда они стали любовниками.
Это случилось осенью, четыре года назад. Тот день вместил в себя прогулку в Летнем саду, кофе в кондитерской, парфюмерный магазинчик, где они выбирали духи. На набережной Полина раскрыла флакон и нанесла несколько капель на виски и запястья – волнующий, сладострастный, какой-то даже бесстыдный аромат поплыл над Невой. Во время прогулки случился сильный дождь, они прятались в арках и целовались. Потом Климов предложил ей зайти в Эрмитаж. Они поднялись на третий этаж, в любимую обоими галерею импрессионистов, присели на диванчик в зале с картинами Ван Гога, долго смотрели в окно – в сером небе над городом плыл Ангел. У «Куста сирени» Климов прошептал ей, что она несет новый запах, как шлейф, и он сходит с ума от страсти. В зале Родена они долго разглядывали скульптуры, взявшись за руки. Музыка, застывшая в мраморе, вечная весна и объятия, которые, как «стрелки в полночь», не разомкнутся никогда. Она тихо сказала: «Хочу, чтобы эта история была про нас!» Климов сжал ее руку.
На Невском они сели в машину и поехали к нему домой. В дороге Полина полушутя-полусерьезно попросила: «Постарайся не вляпаться в аварию – мне бы не хотелось умереть, не став твоей любовницей».
…Сброшенные в спешке одежды, новый аромат, сводящий с ума, ее слезы и яростные слова: «Нет! Нельзя! Невозможно!» Но в этот раз Климов преодолел сопротивление Полины, овладев ею силой. Когда все произошло, она успокоилась и призналась, что счастлива.
«К болезненной страсти добавилась нежность, и я могу больше не бояться этого разрушительного чувства». Нечаянная нежность готова была излиться слезами и желанием стать покорной и тихой. Полина поразила его податливостью и мягкостью. Настолько, что потом, когда, утомленная, она лежала, положив голову Климову на грудь, у него вырвалось: «Я думал, ты бешеная пантера, а ты… домашняя ласковая кошка!»