Три чайные розы
Шрифт:
Андрей окончательно смутился:
– Я не об этом!
Климов пожал плечами:
– А о чем? Между прочим, я предлагал ей уйти от Данилова.
– И что она?
– Она… Каламбурчик в стиле Клюквина, классическая ситуация: он просил понимания, она в ответ просила покинуть помещение!
Друзья надолго замолчали.
Кое-где уже можно увидеть желтые листья. Как рано в нынешнем году началась осень! Маша почувствовала ее в августе, в день, когда Саша сказал, что разбился дельтаплан – белый, красивый, похожий на мечту, тот самый, за которым
Позавчера Саша позвонил из Москвы, сказал, что неплохо устроился, снял квартиру, готовится к учебе – все в нарочито мажорном тоне; а потом сообщил, что в следующем году они должны пожениться, поскольку он хочет определенности в их отношениях. Строго так сказал, уверенно. Но почему она отнюдь не уверена в том, что этот брак необходим? Отчего опять ответила ему, что не готова к замужеству? Почему… Почему разбился тот дельтаплан? Кто знает… Теперь приходить на берег грустно – ей не хватает нежной белой птицы, красивой, как мечта.
Маша вошла в столовую и увидела брата и Климова. Оба были странно молчаливы и лишь кивнули в ответ на ее приветствие.
– Какой сегодня теплый вечер! – заметила Маша.
Ее реплика повисла в воздухе. Чувствуя общее напряжение и желая его разрядить, Маша продолжила:
– Вот и лето закончилось!
Однако комментариев ни от Андрея, ни от Климова опять не последовало – разговор определенно не клеился.
– Да что с вами? – не выдержала Маша. – Никита, ты сам на себя не похож!
– Я заразился унынием от твоего брата, – хмыкнул Климов, – эта зараза пристала ко мне, как детская свинка.
Андрей собрал свои бумаги и сказал, что уходит работать.
Глядя ему вслед, Климов с грустью заметил, что у друга потерянный вид.
Маша присела на диван, надкусила зеленое яблоко.
– Как жизнь, Маруся? – поинтересовался Климов.
Маша вздохнула.
– Ходила сейчас на станцию… Знаешь, Никита, я теперь часто хожу на вокзал. Стою, смотрю – вечерний перрон, поезда, колеса стучат, кто-то прощается, уезжает… И так хочется взять билет в один конец, вскочить в поезд, уезжающий в неизвестном направлении, и…
– Никогда сюда не возвращаться?
– Да! И никогда не возвращаться. Не очень оригинальные мысли, правда?
– Пожалуй, – согласился Климов. – Как в театре?
– Репетирую. Выпускаем современную пьесу. У меня главная роль. Текст занятный. Вроде все хорошо, но… Мне кажется, я способна на большее! Я жду необыкновенной роли. Самой важной!
– Что непременно изменит твою жизнь и для компании – будущее тысяч зрителей?
– Представь себе! Я бы с радостью сыграла чеховскую героиню! Какую-нибудь барышню, которая сто лет назад так же ждала чего-то, мечтала!
– Была такой же тонкой и нежной, как ты, Маруся! И так же обманывалась
– Удивительно, но с тех пор мало что изменилось!
– Разумеется, тонкие и поэтические натуры существуют во все времена, и не суть, путешествуют ли они в средневековой повозке или мечтают о невозможном в троллейбусе пятого маршрута.
– Ха! И такие законченные циники, как ты, тоже небось встречаются во все времена!
– Не сомневаюсь! Да, Маруся, мало что меняется в этом лучшем из миров, разве что ландшафты к нашему времени стали гаже. В отдельных точках. Из моего окна, к примеру, открывается изумительный вид на десяток однотипных высоток, что, согласись, меньше настраивает на лирический лад. Да и живу я возле станции метро, которая, страшно сказать, называется «Дыбенко». Хуже может быть только Кошкодавленко, как говорил твой любимый Чехов: «Неплохая фамилия для матроса!»
Маша включила магнитолу. Зазвучал старенький фокстрот. Климов пригласил Машу танцевать. Они медленно кружились в танце.
Маша пожаловалась, не сбиваясь с такта:
– Представляешь, Ник, в восемнадцать лет мне казалось, что я переверну мир, пересеку планету вдоль и поперек, напишу роман, открою новый химический элемент, слетаю в космос, станцую на Луне, стану великой актрисой и оскаровским лауреатом, черт побери! А сейчас у меня ощущение, что жизнь проходит мимо и ничего, ничегошеньки не сбылось!
– В самом деле, ужасно, Маруся! Ах, какой хороший фокстрот, я, признаться, люблю ретро! У тебя конфликт между vita contempia, жизнью созерцательной, и vita activa, жизнью деятельной. Несоответствие желаемого действительности – проблема!
Полина, уже какое-то время стоявшая в дверях и наблюдавшая за ними, насмешливо произнесла:
– Ты забыл!
Танцующие остановились. Климов, радостно улыбаясь, подошел к Полине:
– Что забыл?
Она усмехнулась:
– Важно надуть щеки, господин философ!
Маша радостно бросилась на шею сестре.
Татьяна вдохновенно улыбнулась:
– Как хорошо, что мы решили собраться вместе! Проводим лето, попьем чаю с бабушкиными пирогами!
Раздался стук в дверь. На пороге возник смущенный Лопатин. Переминаясь с ноги на ногу, он признался, что случайно проходил мимо и решил зайти в гости к Басмановым – угостить их шампанским. Лопатин, щедрая душа, на пустяки не разменивался – шампанское принес самое лучшее, притом несколько бутылок.
Маша не преминула поддеть соседа, ехидно спросив:
– Значит, Виктор, ты просто «проходил мимо» и совершенно случайно прихватил с собой шампанское?!
С некоторых пор и самой Маше, и всем остальным стало ясно, что Лопатин приходит в их дом главным образом из-за нее. Влюбленность соседа девушка находила забавной, хотя никоим образом ухаживания Виктора не поощряла.
– Ого! Шампанское-то французское! Лопатин, вы нас балуете! – заметила Полина.
Тот засмущался и уселся в кресло у камина. Его присутствие на их семейных вечерах никого из Басмановых не напрягало. По сути, Лопатин был этакой громоздкой молчаливой мебелью – сидел себе тихо, иногда вставлял вполне нейтральные реплики, никому не мешая.