Три дня без Веры
Шрифт:
– А-а-а!!!
Где-то далеко хлопнула дверь. Вера услышала звук удара, но, к своему удивлению, снова не почувствовала боли.
Коля упал на пол и теперь лежал в нелепой позе, широко раскинув руки, и смотрел прямо перед собой.
Его лицо приняло какое-то детское, плаксивое выражение. Он молчал. У Веры потемнело в глазах. Собрав последние силы, она достала из кармана ингалятор.
– Тебе плохо?
Она уже где-то видела это лицо, но сейчас, искаженное злобой, оно не вызвало у нее никаких ассоциаций. Вера не сразу его узнала – это был Алекс. Он схватил Колю за грудки и, подняв в воздух, с размаха бросил на пол –
– Хватит.
Но Алекса это только разозлило. Он ударил Колю еще раз.
– Не надо, – тихо сказала Вера.
Коля беспомощно вытянул руки, пытаясь заслониться от удара. Его лицо было залито кровью.
– Хватит…
Но Алекс один за другим наносил удары. Казалось, это доставляет ему удовольствие. Коля лежал на полу, размазывая по лицу кровь. Пять минут назад Вера ненавидела этого человека, но теперь она не испытывала к нему ничего, кроме жалости, и, если бы у нее были силы, она бы бросилась на помощь. Но вместо этого Вера встала с кровати, взяла со стула свою сумку и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. «Я ничего не могу сделать, – думала она. – Ничего». Ей было все равно. Она ненавидела Алекса. Она ненавидела себя. И Колю. Всех. Она не могла оставаться тут ни минуты.
Лифта долго не было, и Вера пошла пешком. Она старалась не думать о том, что происходит там, в комнате, но перед глазами стояло окровавленное лицо Коли. Она хотела позвать на помощь охранника, но передумала. «Я не могу им помочь. Им никто не может помочь. Никто».
Охранник ее не узнал…
– До свидания, – сказала Вера и вышла на улицу.
Она снова была одна. Она всегда была одна.
10
Москва – большой город. Тут есть широкие проспекты и тихие переулки, рестораны и кинотеатры, музеи и супермаркеты, небоскребы и старинные особняки. И чтобы добраться из одного конца города в другой, нужно целый час ехать на метро. Москва – большой город. Но куда пойти холодным ноябрьским вечером, когда в кино уже закончился последний сеанс и ледяной ветер рыщет по темным переулкам в поисках добычи, когда, подняв воротники, поздние прохожие спешат по домам и желтые окна безразлично глядят на тебя из темноты? Стрелка часов показывает одиннадцать – и в окнах гаснет свет. Город засыпает… Но на старом Арбате в это время еще кипит жизнь.
Вера вышла из метро и повернула налево.
В подземном переходе, подражая Земфире, девушка с бледным лицом пела под гитару. Вокруг нее собрались люди, всего человек десять: одни танцевали, другие просто слушали, некоторые подпевали, покачиваясь в такт музыке:
– Но у нас СПИД, и значит…
Один из молодых людей стоял в стороне и разговаривал со старухой, которая сидела на ступеньках в каком-то невероятном, пестром, как цыганская юбка, тюрбане. Этот экзотический головной убор самым неожиданным образом сочетался с тусклым, изъеденным молью полушубком, из-под которого выглядывало демисезонное клетчатое пальто. Этот, необычный гарнитур дополняла цигейковая безрукавка, надетая поверх полушубка.
Когда молодой человек ушел, Вера, не зная, что делать, подошла к старухе и, достав из кармана десять рублей, молча протянула ей деньги. Старуха поблагодарила и, сунув деньги в карман, стала разглядывать Веру, как разглядывают манекен в витрине магазина: широкие
– «Naf – Naf»? – сказала старуха деловито.
Доктор наук, который просит милостыню, в наше время не редкость. Бездомная старуха, которая читает на иностранных языках, тоже. Но это модное слово, которое так естественно выглядит на страницах дорогих журналов, в ее устах звучало, по крайней мере, странно.
Вера молчала.
– Что ты тут делаешь? – строго спросила старуха.
Вера замялась.
– Понимаете… дело в том… я как раз иду домой… Старуха достала из кармана выглаженный, белый как снег носовой платок.
– Это ты в отделении будешь рассказывать, сухо сказала она и высморкалась. – Следователю.
Вера не нашла что ответить.
– Ну что, – старуха аккуратно сложила платок и сунула его в карман, – ушла из дома?
– Ушла, – честно сказала Вера.
– Замерзла? – спросила старуха.
– Гагачий пух, – Вера похлопала себя по карманам куртки, – очень теплая вещь.
– А ночевать где будешь?
Вера пожала плечами.
– Вот именно, – старуха чихнула и снова до стала из кармана платок. – Сначала надо думать, а потом делать.
– Я хотела остаться у моей двоюродной сестры, – объясняла Вера. – Она живет в общежитии. Но там было много народа, и я…
– Ага, – сказала старуха, давая понять, что этот рассказ не внушает ей доверия, – там было много народа, и ты решила переночевать на улице.
Она высморкалась.
– Нет, понимаете…
Вера с удивлением заметила, что готова рассказать ей всю свою жизнь. Так иногда бывает, если видишь человека в первый и последний раз: что бы ты ни говорил, это ни к чему тебя не обязывает и ты говоришь все, что приходит в голову, потому что уверен, что об этом никто не узнает, а если и узнает, то тебе нет до этого никакого дела. И все-таки рассказывать незнакомому человеку о своих похождениях было неудобно, и Вера решила не вдаваться в подробности.
– Есть хочешь?
– Нет. Не очень.
– Ладно, – сказала старуха, – можешь остаться у меня.
– Разве у вас есть дом?
– Дома нет, а квартира есть. Двухкомнатная.
– Правда? – удивилась Вера.
– А ты думала, я живу на вокзале?
Вера немного смутилась. Действительно, с чего она взяла, что у этой симпатичной во всех отношениях женщины нет дома.
От толпы отделилась блондинка с длинными распущенными волосами в такой же, как у Веры, дутой куртке и голубых джинсах. Хорошо сложенная, с крупными серыми глазами и правильными чертами лица, она была похожа на модель из дорогого журнала – просто красавица. Девушка нетвердой походкой подошла к старухе и, расплывшись в ослепительной улыбке, которая ничего не выражала, сказала, с трудом выговаривая слова:
– Баб Зин, дай жетон.
– Нет у меня жетона. – Старуха явно была недовольна.
– Жалко.
– Эх, Шурка, – сказала старуха, – опять надралась. Отца бы пожалела. Иди домой.
– Не могу, – сказала Шурка, продолжая улыбаться. – От меня разит за километр. Но я, – она подняла вверх указательный палец, – как раз собираюсь ему позвонить.
Ее глаза блестели, а на щеках выступил румянец.
– Дура ты, дура, – сказала старуха, качая толовой. – Так и пробегаешь всю жизнь. Замуж тебе надо.