Три дня с миллиардером

Кейн Лея

Боже… Как я с ним разговаривала?! Позволяла себе оскорбления, даже не догадываясь, из каких кровавых денег он скручен. Сейчас проматываю в голове все назад до нашей встречи в ресторане, и ужасом из меня дух выбивает.

Он не человек. Зверь. Хищник. Стервятник. Чудовище. Но не человек. Каждая клеточка его тела выточена из зла и мрака. И проглоченные мной миллионы — это чьи-то слезы, страдания, кровь. Грязь и смерть.

Демид подъезжает к воротам, которые медленно отворяются, впуская нас в просторный вымощенный брусчаткой двор. Зеленый

газон по сторонам, аккуратно стриженные кусты и голубые ели негласно рекламируют искусную руку опытного садовника. А дом — настоящее двухэтажное загляденье с мансардой и террасой на крыше. Последняя выдает себя раскрытыми на ней пляжными зонтиками.

Инструктированные камнем арочные окна и углы, кованые перила на балконах второго этажа, панорамные окна первого: здесь все блещет профессиональным дизайном. Светлые тона расслабляют, позволяют на минуточку забыть, как добыты деньги на такое строительство.

При моем статусе побывать в подобном доме можно только в двух случаях — домработницей или в том незавидном положении, в котором я случайно оказалась.

— Антошка! — Из дома с визгом выбегает счастливая девушка — обладательница короткого белокурого каре, голубых глаз и курносого носика. Запрыгивает в объятия Громова и душит его обеими руками.

— Привет, малая! — улыбается он, обняв ее одной рукой и оторвав от земли.

Я вылезаю из салона и попой жмусь к машине. Отлепиться от нее страшно. Как будто сделаю шаг — и все, потеряюсь, провалюсь в бездну, разобьюсь, исчезну. Хотя ничего пугающего в этой сцене нет. Даже как-то мило.

— Катерина, познакомься, это Алика, — представляет он ее мне, поставив на ноги, но не выпуская из объятий. — Сестренка моя.

— Привет, — улыбается она мне, сверкнув брекетами с блестящими камешками. Небось тоже бриллианты. — Я ждала вас вечером.

— Нас? — вырывается у меня, но тут же прикусываю язык. Я никто, чтобы задавать вопросы, даже касающиеся меня. Надо стать тише и благодарнее. Убедить Громова, что не помчусь в полицию, вернув себе свободу.

Алика опускает взгляд, разглядывая мои руки в очевидном поиске кольца. До меня доходит, за кого она меня приняла. Сестренка Громова явно незнакома с Инессой, даже имени ее не знает.

— Долгая история, — отвечает ей брат. — Дома кто есть?

Она мотает головой.

— Родители только вечером вернутся, а Ринат с час назад на какую-то срочную сделку уехал.

— С кольцом? — спрашивает Громов, посерьезнев.

— Вроде да, — кивает Алика, вгоняя меня в ступор этим странным разговором.

— Разберемся. Подбери Катерине какую-нибудь свою шмотку. У вас вроде размер один. — Он дотягивается до меня, отодвигает прижатую к груди сумку, в которую я вцепляюсь, как в спасательный круг, и с треском ткани отрывает бейджик. — Пойдем. Гостьей будешь.

Ускользнуть от него не получается. Его физическая реакция куда скоростнее моей мозговой. Отпустив сестру, снова хватает меня за руку, стискивает и тянет в дом. Я и правда на

поводке. Во всех смыслах.

Голова кружится. Каждый мой шаг стучит в ней отбойным молотком. Бум. Бум. Бум. Обновляет багровые картины перед глазами, даже светлую переднюю мигом покрывая темными расползающимися пятнами и брызгами. Пышный интерьер из самых дорогих и редких материалов не вызывает у меня должного восторга. Мне здесь плохо. Трудно дышать. Еще труднее думать.

Антон вводит меня в просторную гостиную, обставленную итальянскими диванами, и все внимание уделяет бару на колесиках. Позвякивая бутылками, интересуется:

— Выпьешь?

— Нет, спасибо, — буквально выковыриваю из себя каждый слог, поглядывая на диван, но не рискуя сесть даже на его краешек. — Я уже выпила твоего шампанского.

— Правильно. Бухать — это не твое. — Громов выбирает бутылку, наливает себе пару глотков янтарного пойла и, бултыхая его, выпрямляется передо мной.

Не могу смотреть на него. С каждой минутой он кажется страшнее и опаснее. Особенно когда так близко. Буквально в шаге. На расстоянии вытянутой руки.

Брожу взглядом по гостиной, цепляюсь им за фотографии на стене. Они крупные, яркие, профессиональные. Громовы не стесняются выставлять сытую жизнь напоказ, наоборот, намеренно делают это.

— У тебя есть брат? — Всматриваюсь в фотографию, на которой Антон и Алика в компании молодого мужчины с взъерошенными волосами и брутальной щетиной.

— Ринат. — Громов делает глоток и расслабленно выдыхает.

— Вы непохожи. Все трое, — замечаю я. Болтаю, лишь бы не торчать в обволакивающей тишине. Иначе свихнусь, сорвусь, разрыдаюсь.

— Мы неродные.

Резко переключаюсь на Громова. Он опустошает бокал и ставит его на полку.

— Что, все трое?

— Угу, — мычит, дернув уголком рта. — Никогда не слышала об усыновлении?

— Просто не ожидала. Тебя рано усыновили, да?

Громов потирает шею, разминает и устремляет взор на ту самую фотографию, где он с братом и сестрой перед дымящимся мангалом.

— В одиннадцать.

— В одиннадцать месяцев?

Жалит меня пронзительным взглядом, ответив:

— Лет.

С ума сойти! Он в этой семье с одиннадцати лет, а ведет себя так, словно прирожденный мажор. Судья. Палач. Мясник. Хотя вероятно, его родители вообще не в курсе, чем занимается их приемный сын.

— Волосы у тебя красивые, Катерина, — меняет не только тему, но и тон. Становится шелковым, почти нежным.

Наверное, я должна запрыгать от радости, что ему хотя бы мои волосы нравятся. Только они меня не спасут, если Громову вздумается и меня доставить к предкам.

— Рин, а ты что носишь? — В гостиную входит Алика, держа в обеих руках груду разноцветной одежды.

— Рин? — шевельнув бровью, спрашивает ее брат.

— Катя, Катерина, Рина… — Небрежно пожимает плечом девушка. — Или тебе не нравится? — Чуть выпучивает глаза.