Три дня в Дагезане
Шрифт:
– Доказать можешь?
– Это вы сами... Соберете по кирпичику. Зачем вы меня искали вчера?
– Я долго разговаривал с Кушнаревым.
– И он вас охмурил? Слезу пустил? Рассказал, как пострадал невинно?
– Об этом я узнал от Марины Викторовны.
– А что он об отце говорил?
– Он сказал, что Михаил Михайлович сидел в тюрьме.
– Мерзавец!
– Ты знал об этом?
– Узнал. Накануне смерти отца. И понял многое.
– Что он успел тебе рассказать?
– Все.
– И про побег?
– Вы знаете про побег? От Кушнарева?
–
– Тогда он сам себе яму выкопал. Понимаете, что меня сдерживало?
– Догадываюсь.
– Растерялся я. Сообразить не мог, как поступить, что делать. А он решил, что в безопасности, что не знает никто... Что он говорил?
– Михаил Михайлович скрывал, что был осужден. Он пытался бежать, но неудачно. Получил дополнительный срок. Освободился в годы войны, воевал, но прошлого стыдился и сменил фамилию.
– Не понимаю, зачем ему понадобился такой вариант.
– Вариант?
– Смягченный.
– Валерий, давай присядем на то поваленное дерево.
– Что, в ногах правды нет?
Солнце постепенно прогревало лес, лучи его подсушивали отсыревшие ветки. Воздух наполнялся хвойным ароматом. Мазин достал из кармана портсигар, повертел в руках, постучал пальцем по крышке.
– Я думал, вы не курите, - сказал Валерий.
– Не курю. Эта штука попала ко мне случайно Портсигар пуст.
И, подтверждая свои слова, Мазин открыл портсигар, показал художнику и снова спрятал в карман.
– Очередной прием?
– спросил Валерий.
– Вроде этого.
– Темп сбиваете?
– Если хочешь... Для себя главным образом Чтобы без внутренней суеты осознать то, что ты мне скажешь.
– Могу и ничего не сказать.
Мазин посмотрел мягко, заботливо:
– Лучше скажи.
– Ладно. Побег оказался удачным. Наврал, мерзавец. Но лучше б такой удачи не было...
– Пожалуй.
– Не понимаете вы! Не в побеге соль. И страшное не это. Человека убили - вот где тайна.
Большой неповоротливый комар пытался прокусить куртку Валерия, но только зря натужился, перебирая тонкими ножками.
– Кто убил?
– Сволочь эта. Но доказать, что отец непричастен, невозможно! Понимаете? Вдвоем они были, а свидетелей йет.
Валерий взмахнул рукой, и комар, оторвавшись от куртки, закружился над ним, выбирая новое место.
– Кого убили?
– Не знаю. Не спросил, а отец не успел. Как в бреду все получилось. Представить трудно. У нас так отношения складывались. Недружно. Несправедливо. С моей стороны. Я его консерватором считал и все прочее. А тут узнал, что неродной. Мальчишеские комплексы одолели. И еще... Но об этом не стоит. Это лишнее. Одно поймите: я его далеким считал, непонимающим, чужим, благополучным, удачливым, самодовольным. Деньги, дача, хвалы газетные, жена молодая... А он совсем другой жизнью жил. И вы поймите, поймите!
– Валерий схватил Мазина за рукав и дергал, то притягивая, то отталкивая от себя.
– Меня-то он любил! Ценил, уважал, а я ничего не видел. Почему так говорю? Со мной ведь он решился поделиться, мне рассказать! Довериться! Мое мнение ему важным оказалось! То есть подлинным сыном он меня
– Спокойнее, Валерий. Хорошо, что ты так говоришь, но спокойнее. Нужно спокойнее!
– Ладно. Отец позвал меня. Ну, я в уверенности, что очередная нотация... И вдруг обухом. "Сын! Хочу, чтоб стал ты моим судьей. Виноват я. Совершил ошибку, осудили меня справедливо, но я не выдержал, молодость подвела. Бежал. Думал, повезло, а оказалось... Бежали мы вдвоем. И так получилось, что погиб при этом человек. Клянусь, не я убил. Тот, другой. Запомни и поверь! Не я. Но и я виновен. Не помешал! Не предотвратил. Не спас. Всю жизнь вину эту загладить хотел. В твоих глазах особенно. Что мог, все сделал. Но выхода нет. Жив убийца, и сначала все... Откроется все. Не страшно. Одного боюсь: чтоб ты не осудил".
Валерий низко опустил голову, так что Мазин не видел его лица, видел один заросший затылок.
– Михаил Михайлович назвал Кушнарева?
– Да.
– Передайте его слова по возможности точно.
– Я хорошо запомнил. Я спросил: "Он тебе угрожает?" Отец кивнул. "Где он?" - "Здесь". О ком еще он мог говорить? Кушнарев знал отца много лет Он сидел в тюрьме. Он жил у нас, ел, спал, брал деньги... Шантажировал.
– Чего же он захотел еще?
– Не знаю. Может быть, ничего. Может быть, у отца истекло терпение. Годы терпения.
– Но имя Кушнарева не прозвучало?
– Как же! Я не договорил. Я подумал о нем и спросил "Это Кушнарев?" Отец заколебался на мгновенье, посмотрел на меня и ответил... Я ручаюсь за точность фразы. Он сказал: "Кушнарев? Не Кушнарев, а Паташон". Понимаете?
– А вы?
– Это же ясно! Кущнарев - не Кушнарев, а Паташон Преступник Паташон. Убийца.
– Однако у него убедительная биография.
– Легенда, а не биография. Которая вся шита белыми нитками. Я никогда, никогда не видел и не слыхал, чтобы он занимался архитектурой или даже высказывал свои суждения. Он такой же архитектор, как вы детский врач.
– Кто же он?
– Профессиональный аферист.
Теперь вокруг них кружил не один, а целый десяток комаров. Мазин отломил ветку погуще и начал обмахиваться.
– Обычно аферисты не склонны нарушать сто вторую и ближайшие к ней статьи.
– То есть убивать?
– Да.
– Мы же не знаем, кого убили и при каких обстоятельствах. Отец не сказал, не успел. Пришла Марина, потом ваш друг.
– Резонно. Все, что вы сказали, резонно.
– Говорите лучше "ты".
– Можно? Спасибо, Валерий! Видишь ли, дорогой, тебе сейчас события яснее кажутся, чем мне Ты не за ботишься о частностях, набрасываешь картину в современной манере, а я реалист, мне нужно, чтоб на лице каждая морщинка была проработана. Натуралист даже Тебе Пикассо, а мне Лактионов. Уловил разницу?
– Не в вашу пользу разница.
– Польза общая будет, если исчезнут некоторые коварные пятна. Кушнарев не мог убить Демьяныча. Он со мной в это время был. И зачем?
– Про Демьяныча я вам рассказал.