Три грустных тигра
Шрифт:
— На чай, — продиктовал Куэ.
— Да не дает, а дает. Дает, зараза!
Я подумал, что пора вмешаться.
— Ну и славно, старичок, дает и дает. Давай смотри шоу, а то нас выкинут.
— Нас выведут, — сказал Куэ.
— Выкинут или выведут, какая разница.
— Очень большая, — сказал Куэ.
— Огромная, — сказал Сильвестре.
— Нас выведут отсюда, — сказал Куэ, — а тебя отсюда выкинут.
— Это правда, — сказал Сильвестре.
— Что правда, то правда, — сказал Куэ и зарыдал. Сильвестре попытался было его успокоить, но тут на сцену вышла Ана Глорьоса, а он не мог пропустить такую выставку ног и грудей и лукавой порочности, за которой угадывалось почти все.
— Чего это он? — спросила Вивиан.
— Qu’est-ce qu’il у a cheri? [9] — пропела Сибила, нависая над своим заплаканным возлюбленным.
— Он боится, что меня выкинут, — сказал я Вивиан.
— Да, да, вот такие у нас случаются сцены, — сказал Сильвестре, а Вивиан вставила поверх его голоса Вне сцены, — всех нас выведут вон, — продолжал он, описывая пьяным пальцем причудливую окружность, — а его, — и нацелил блуждающую указательную стрелу на меня, — вышвырнут с работы, бедолагу.
9
Что стряслось, милый? (фр.)
Вивиан прицокнула сложенными губками в притворном сокрушении, но на самом деле забавляясь, и Сильвестре глянул на нее в упор и чуть было не поднял снова руку, которой стучал по столу, настаивая на легкости поведения Вивиан, но отвлекся на девицу с подпевки, упорхнувшую к выходу, в ночную бездну забвения. Куэ еще порыдал. Когда я шел к оркестру, он продолжал убиваться, теперь за компанию с Сибилой, тоже пьяной, и я покинул столик, дрейфующий в море плача (Арсенио Куэ и К°) и замешательства (Сильвестре) и придушенного смеха (Вивиан), и вышел на сцену, которую теперь опустили до уровня танцплощадки.
Когда я начинаю играть, забываю обо всем. Так что я стучал, выстукивал, наяривал, расходился или сходился с фортепьяно и контрабасом и почти не различал в темноте столика, за которым остались мои плаксивые и смущенные и веселые друзья. Играю и вдруг вижу: Арсенио Куэ, позабыв о своих печалях, пляшет со все еще ухмыляющейся Вивиан. Я не ожидал, что она так хорошо танцует и чувствует ритм, настоящая кубинка. Куэ же позволял ей себя вести, затягиваясь сигаретой «кингсайз» в черном металлическом мундштуке и не снимая черных очков, идя наперекор всем остальным, нагло, самодовольно, дерзко. Они проплыли рядом, и Вивиан улыбнулась мне:
— Мне нравится, как ты играешь, — сказала она, и это «ты» было как еще одна улыбка.
Они несколько раз появлялись у самого оркестра и в конце концов там и прибились. Куэ был совсем косой, теперь он снял очки, чтобы подмигнуть мне, улыбнулся и подмигнул обоими глазами сразу и, кажется, одними губами беззвучно прокричал Дает дает. Музыка, великолепное болеро, «Солги мне», смолкла. Вивиан пошла к столику, а Куэ замешкался рядом со мной и ясно сказал мне в ухо: Во дает, — и расхохотался и указал на Сильвестре, уснувшего за столом, утопающего всем своим плюгавым аккуратным тельцем в костюме из натурального шелка, видно, что дорогом, даже с такого расстояния, являвшего собой голубое пятно на белой скатерти. Потом Арсенио Куэ танцевал (одно слово, что танцевал) с Сибилой, тоже спотыкающейся, отчего казалось, что он держится получше, не так безнадежно, как с Вивиан. Барабаня, я заметил, что она (Вивиан) не сводит с меня глаз. Потом она поднялась. Потом пошла к эстраде и встала у оркестра.
— Я и не знала, что ты так хорошо играешь, — сказала она, когда мелодия кончилась.
— Ни хорошо, ни плохо, — ответил я. — Так, чтобы на жизнь хватало.
— Нет,
Она не уточнила, что именно ей понравилось: что я играю, что я играю хорошо или я сам, хорошо играющий Может, она блаженненькая до музыки? Или перфекционистка? Я что, послал какой-то знак, чем-то себя обнаружил?
— Нет, серьезно, — сказала она, — хотела бы я так играть.
— Тебе-то зачем.
Она мотнула головой. Блаженненькая? Скоро узнаю.
— Девочкам из яхт-клуба незачем играть на бонго.
— Я не девочка из яхт-клуба, — сказала она и ушла, и я так и не понял, где у нее болит. Просто стал играть дальше.
Я все играл и играл и увидел, как Арсенио Куэ подзывает официанта и просит счет, играл и играл, будит Сильвестре, и этот смуглячок-писака встает и идет вслед за Сибилой и Вивиан, которые под ручку направляются к выходу, я играл, а Куэ расплатился за всех, я играл, и подошел официант, и Куэ дал ему на чай, я играл, видимо, неплохо дал, судя по довольной роже официанта, я играл, пошел и догнал всех у дверей, и швейцар раздвинул портьеры, я играл, и они вышли через красно-зеленый, ярко освещенный игорный зал, и портьеры упали, скрыв их из виду, я играл. Даже не попрощались. Но мне было все равно, потому что я играл, продолжал играть и собирался играть еще очень долго.
До этой ночи в «Сьерре» я редко видел Вивиан, зато часто встречал своего друга Сильвестре и с ним Арсенио Куэ. Все время они мне попадались. Как-то раз я выходил с репетиции (кажется, в субботу днем) и столкнулся с Арсенио Куэ, который шел — пешком, на удивление — по Двадцать первой улице. Стояла страшная жара, и, хотя на юге небо затянуло тучами, дождя вроде не намечалось, тем не менее Куэ был в дождевике (он бы сказал, в плаще); курил сигарету в мундштуке, вышагивая своей неровной походкой носками наружу и выдувая дым носом, обеими ноздрями, так что над губой зрелищно вздымались два серых столба. Мне на ум пришел чокнутый дракон. Впрочем, не такой уж и чокнутый, неизменно в черных очках и с ухоженными усами.
— Чертово солнце, — сказал он вместо приветствия.
— Тебе как, не холодно? — спросил я, указывая на дождевик.
— В плаще или без плаща, в штанах или без штанов, в этом чертовом климате все равно подыхаешь.
Это было его любимое вступление. С него он начинал звучные обвинительные речи в адрес страны, народа, музыки, негров, женщин, отсталости. В адрес всего. И закруглялся на той же ноте, ругая погоду хорошо поставленным актерским голосом. В тот день он сообщил мне, что на Кубе (не Венегас, а другой) могут выживать только растения, насекомые и грибы, влача либо растительное, либо жалкое существование. Доказательство — скудость фауны, представшей глазам Колумба. Остаются еще птицы, рыбы и туристы. Все они могут улететь или уплыть как только пожелают. Потом, без всякого перехода, он сказал:
— Пошли со мной в «Фоксу»?
— Зачем?
— Да просто так. В бассейн заглянем.
Я не горел желанием. Устал, пальцы под защитным пластырем ныли, было жарко, и к тому же какое удовольствие тащиться в бассейн одетым, стоять на бортике, стараться не забрызгать костюм и рассматривать людей, как рыб в аквариуме. Да хоть бы в нем и русалки плавали, все равно. Я сказал, что не пойду.
— Там будет Вивиан, — сказал Куэ.
Бассейн в «Фоксе» был забит в основном детьми. Вивиан мы заметили сразу, она помахала из воды. Виднелась только голова без шапочки, волосы налипли на лицо и на шею. Совсем девчонка. Но, выйдя из воды, она уже не выглядела ребенком. Слегка подзагорела; кожа на плечах и на бедрах ярко отсвечивала, совершенно не похоже на молочную белизну под черным платьем в тот вечер, когда мы познакомились. И еще волосы теперь были светлее. Она попросила сигарету, добродушно отвечая на мои вопросы, видимо утопив в забвении прежние обиды: