Три грустных тигра
Шрифт:
— Что это за рыба? — спрашиваю уже у рыбака.
— Это не рыба, — встревает Куэ. — Это улов. Рыбы, как и люди, после смерти зовутся иначе. Вот ты Сильвестре, а помрешь, и — престо! — будешь труп.
Рыбак воззряется на нас обоих. Может, это сам Майк Маскареньяс?
— Это тарпон.
— Ватный тарпон, — уточняет Куэ.
Рыбак воззряется на него. Нет, это не Майк: вроде не бешеный и акул не ловит. Да и лагуна не тянет на Тихий океан.
— Не обращайте внимания, — говорю я ему, — он выпил.
— Нет, я не выпил. Я впил. Я это в зеркале заметил, смутно.
Рыбак собирает багры, гарпуны, снасти и удочки. Куэ внимательно изучает рыбу.
— Все, я понял. Это Зверь. Давайте ее перевернем, на другом боку,
Я подхватываю его под руку, потому что он норовит споткнуться, рухнуть в воду или загреметь в кучу рыбы.
— Как ты считаешь, Сильвестре?
— Как ты считаешь, как я считаю? — отвечаю я, подражая Кантинфласу.
— Тебе не кажется, что это 666 — лекарство от венерических напастей? Пуля из волшебного серебра. Кол в грудь, сон днем.
— Ты, браток, по-прежнему пьян, — говорю я, все еще с кантинфласовским мексиканским акцентом.
— Вон этот вообще не просыхал…
— Панчо Вилья.
— Нет, твой тезка от музыки, Ревуэльтас, а смотри, чего понасочинял.
— Тогда не смотри, а слушай.
— Слушай, смотри, играй Сенсемайю.
Он принялся напевать, постукивать каблуком в доски причала. Гадюкуэ.
— Не хватает Эрибо, подыграл бы, — сказал я.
— Получился бы плачевный дуэт. А так я один плачевный.
Так оно и было. Но я ему не сказал. Иногда я умею быть тактичным. Он перестал приплясывать, я обрадовался.
— Сильвестре, в самом деле, не думаешь ли ты, что, если б знать, что наша судьба — стать навсегда, на веки вечные, вот этой дохлой рыбиной, мы бы изменились, не старались бы стать идеальными, а старались бы стать какими-то другими?
— Какой-то Тарпон Дориана Грея, — ответил я и почувствовал, как некстати. Таков уж он я: только что само понимание, а через секунду — бестактность. Что за характер: скорпион и лягушка, гений и образина, и т. д.
Он развернулся и зашагал. Вроде бы мы уезжаем. Как же так, этот пруд, эта лужа, эта фальшивая лагуна — наш предел ойкумены? Ан нет. Он дошел до другого конца причала и завел беседу с парнишкой, швыряющим камни. Куэ подсел совсем близко и то ли гладил его по голове, то ли шутливо трепал по уху. Демагогия. Диктаторы, матери и публичные люди всегда стараются показать, как хорошо они ладят с детьми и зверушками. Куэ способен приласкать и акулу, лишь бы нашлись свидетели. Он и чудище морское чуть не облобызал. Я едва различал его. Темнело во весь опор. Свет на скорости света летел во тьму. Полумрак, полубрак, брак. Я стал смотреть на Гавану. Над ней вроде бы висела радуга. Нет, облака, края облаков, пока еще расцвеченные солнцем. С причала моря было не видно, одно это зеркало — зеленое, синее, грязно-серое, а теперь почти черное. Город, однако, освещался не искусственным и не солнечным, а каким-то внутренним светом, Гавана сияла, лучистый призрак, почти что луч надежды в наступающей со всех сторон ночи. Куэ махал мне, подзывая; я подошел. Он показал мне камушек и сказал, что это она подарила, и тут только я понял, что это не мальчик, а девочка в шортах, которая уже шла прочь, оглядываясь, улыбаясь, чуть ли не подмигивая Куэ, медовым голосом благодарящим ее, и тут кто-то из темноты позвал: «Анхелита, иди скорей». Мне стало радостно и одновременно грустно, непонятно почему, и тут же я понял. Не люблю мальчиков, зато обожаю девочек. Я бы и сам не отказался поболтать с ней, она, наверное, забавная, почувствовать это вблизи. Теперь она уже уходила вместе с другой тенью. Отцом, надо думать.
— Гляди-ка. Там что-то написано.
Я не видел. Близорукий, слишком много читающий человек в сумерках всегда плохо видит.
— Я ничего не вижу.
— Бля, да ты слепнешь. Скоро кино сможешь смотреть только по памяти. — Я взглянул на него. — Прости, старик, прости, — тут же оговорился он, смутившись, и обнял меня за плечо. — Целовать не буду, ты не в моем вкусе.
Вот ведь человек.
— Кретина ты кусок, — сказал я.
Он рассмеялся. Знал эту невероятную кубинскую фразу. Ключ к закату. Это Грау Сан Мартин сказал: друзья мои, истинные друзья, Куба есть любовь; а то, что выше, он выдал в бытность свою президентом в речи, обозвал так политического противника. Батисту, само собой. Неужели человек убивает больше
Мы побрели между пальмами, и я указал ему на Гавану, сверкающую, многообещающую городскую линию горизонта с небоскребами из извести, башнями из слоновой кости. Святой Христофор белый. Ее, а не город в Марокко и не рыбацкую деревушку на той стороне порта нужно было назвать Касабланкой. Я сообщил об этом Арсенио.
— Это выбеленные гробницы, Сильвестре. Не Новый Иерусалим, а Соморра. Или, если хочешь, Годома.
Не думаю.
— Но я люблю ее. Эту сочную белую спящую красавицу.
— Да не любишь ты ее. Да, это твой город. Но он не белый и не красный, а розовый. Это тепленький город, и живут в нем тепленькие. Ты тоже тепленький, друг мой Сильвестре. Ни холодный, ни горячий. Я и раньше знал, что ты не умеешь любить, а теперь понимаю, что и ненавидеть тоже не умеешь. Одно слово: писатель. Тепленький наблюдатель. С удовольствием сблевал бы тобой, да не могу, проблевался уже всем, чем мог. И, кроме того, ты все-таки мой друг, какого черта.
— И не забывай о духовном аспекте. Сейчас я Паганини, у меня волшебная скрипка, у меня бабки, капуста, башли, лавэ, бабло, тити-мити, любым из этих слов именуется ключ или Ключ.
— А как насчет убеждений? — глумится он. — У тебя что, совсем ничего святого? Have you no honor? [101]
«The best lack all convictions» [102] , — процитировал я, и он не дал мне даже закончить: «While the worst are full of passionate intensity» [103] , а сразу исправил:
101
У вас нет чести? (англ.).
102
«У добрых сила правды иссякла». Здесь и далее перевод «Второго пришествия» Г. Кружкова.
103
«А злые будто бы остервенились».
— The Beast lacks all convictions, while the words are full of passive insanity [104] . Любишь «Второе пришествие»?
— Да, — отвечал я, думая, что он толкует о Йейтсе, — это замечательные стихи. Things fall apart, the center can’t be hold… [105]
— Меня больше вставляет третий.
— Что третий?
— Третий приход. Третье пришествие.
Он кинулся, в метафорическом смысле, к машине. У нас в деревне, когда я был маленьким, в такие минуты необузданного словоизвержения говорили: Пошла-поехала метафора. Риторика наций?
104
У Зверя сила правды иссякла, а слова будто бы остервенились.
105
Все рушится, основа расшаталась.
Поднимался сиреневый бриз, и все вокруг становилось пурпурным, фиолетовым, багровым, сине-зеленым и черным, и Артурио Гордон Куэ включил фары и рассек встречный ветер на темные полосы, которые жались к парку и садам и мелькающим домам, четко вырисовывали ультрафиолетовые дорожные бордюры, мчались рядом с машиной, а потом отстали, верша ночь у нас за спиной; мы ехали на восток, и сумерки были просто нежнейшей голубой дрожью на горизонте и стеной таких же темных туч, не только потому, что солнце буквально кануло в море, а потому еще, что мы неслись к городу, пролетали под кронами Билтмора, съехали с дороги на Санта-Фе, покинули дикий запад на шестидесяти, на восьмидесяти, на сотне, и жадная ступня Куэ стремилась сделать из пути — бездну посредством скорости, ставшей уже ускорением, свободным падением. Он все падал и падал в горизонтальную пропасть.