Три грустных тигра
Шрифт:
— Это что такое, — спросил я, улыбаясь.
— То, что ты сказал, только задом наперед.
Я расхохотался, не исключено, что в восхищении.
— Я на записях этой фишке выучился.
— Как у тебя так получается?
— Очень просто, как писать наоборот. Только нужно часами записывать всякую херню, передачи с жуткими диалогами, которые и проговаривать, и слушать невозможно, беседы в тишине, сельские драмы или городские трагедии с персонажами не правдоподобнее Красной Шапочки, которых ты должен озвучивать нечеловечески наивными голосами, зная, что из-за твоих связок — это называется эвфония — волком тебе не бывать, в общем, разбазаривать время, будто оно вернется к тебе, как вода к тритону, брызжущему на фонтане у въезда в тоннель.
Я попросил его проделать фокус еще раз. Куэкого хрена. Куэрена.
— Как тебе?
— Бесподобно.
— Да нет, — отмахнулся он от лести, как от поклонника, просящего автограф. — Я спрашиваю, на что похоже?
— Не знаю.
— Послушай-ка снова, — и он обратил еще пару фраз.
Я не знал.
— Похоже на русский, правда?
— Возможно.
— Адварп йикссур ан ежохоп?
— Не знаю, скорее, на древнегреческий.
— А ты, бля, откуда знаешь, на что он был похож?
— Ради
— Говорю тебе, похоже на русский. У меня отличный слух. Если б ты послушал запись целиком, точно понял бы: испанский — это русский наоборот. Любопытно, да? Странно.
Нет. Удивило меня другое, да и то не тогда, а сейчас. Тогда меня удивило, что в голосе Куэ не было и следа выпитого. И в том, как он вел, тоже. Удивили упоминания о времени, тритонах и воде. Но, очарованный его словесной эквилибристикой, я прохлопал единственный раз, когда Арсенио Куэ отозвался о времени как о чем-то более или менее ценном.
Мы въехали в Гавану по улице Кальсада. На Двенадцатой горел зеленый, и мы пролетели мимо театра «Лисеум», как буддийская стрела — дзен! вместо: дзынь! — видеть не могу «Трочу» с ее извилистыми садами и бывшим первоклассным санаторием (который в конце века находился, бог ты мой, в отдаленном загородном поместье под названием Ведадо: что возвышает его в глазах нашего Ле Куэрбюзье, считающего, что музыка — это движущаяся архитектура), теперь превратившимся в убогий лабиринт развалин, и театром времен колонии, ныне отелем, даже не отелем, а траченной временем, полуразрушенной ночлежкой, эти руины не оставят меня невозмутимым, ибо незабвенны для меня. На Пасео мы встали в пробку.
— Серьезно, что ли?
— Что серьезно?
— Ты серьезно, что русский — это испанский наоборот?
— Серьезнее не бывает.
— Святые угодники! — возопил я. — Мы сосуды, сообщающиеся парусники. Это же тютелька в тютельку подпадает под теорию Бустрофедона о том, что кириллица (он говорил: кюриллица/кюлиррица) — это латиница наоборот и по-русски ее можно прочитать зеркально.
— Бустрофедон всегда шутил.
— Ты сам знаешь, шуток не бывает. Все говорится всерьез.
— Или в шутку. Жизнь была тотальной шуткой для него. Или для Него, как пожелаешь. Ничто человеческое было ему не божно.
— То есть для него не было ничего серьезного. Следовательно, не было и шуток. Аристотелевская логика.
Куэ тронулся. Изобразив прежде ртом восклицательный знак, Джиммидинкуэ.
— Мать твою, чувак, — сказал он, — если я закину тебя на этой машине времени жить к софистам, никто особо не соскучится.
— Кто бы говорил, тебе-то не хватает разве что остановить свою квадригу, «Катр Шве», вылезти и убить корову, чтобы погадать на ее печени, наступать ли нам дальше на Сарды или возвращаться к морю. — Он улыбнулся. — Предлагаю нам с тобой составить досократовский дуэт. Из нас вышли бы отличные Дамон и Финтий.
— Ху из ху?
— Ваши бабки — наши песни.
— Что-то мне не верится, что ты готов пожертвовать жизнью ради меня.
— Да? А разъезжать с тобой, быть за пассажира, сидеть на этом месте для самоубийц — это, по-твоему, не самопожертвование?
Он рассмеялся, но ногу с газа не убрал.
— К тому же я всегда готов занять твое место.
Он не понял или не захотел вникать. Строптивому недостаточно слов. Ему подавай циферки, жонглируй номерами. Жаль. Я бы завел с ним беседу. Заведу с собой. Буду мастурбеседовать. Эволюция поллюции. La solution d’un sage n’e que la polution d’un page [107] . Паж пажа пажу пажа па жопе. Кое-кто смотрит на соломинку в жопе ближнего, а в своей бревна не замечает. В стране кривых слепой — король. Пословицы, что говорят старухи у красного фонаря. Red Light District [108] . Светофор придумали бляди? Нет, изобретателю его стоит памятник в Париже. Это есть в «The Sun Also Rises». И встает солнце. Единственное, что встает в этом романе. The Sun Only Rises. Бедняга Джейк Барнс. На луне ему повезло бы больше. Меньше тяготения. Или весь порох вышел у него в любовных залпах? Сифилиды Шопена. По теории конферансье, гуру церемоний, каждому мужчине отпущено определенное количество выстрелов, не важно — как, когда и где (но рядом с тобой) я их израсходовал. Выстрелил пятьдесят раз в юности — на пятьдесят раз меньше выстрелишь в старости. А уж меткость — дело десятое. Да ты, парень, сексуально озабоченный. Не встречал еще человека, который не был бы сексуально озабоченным. Кто сказал? Олдос Хаксли. Так и знал, что не сам придумал. Эссе — это не твое. Эссе, essais, essays. Для Олдоса Хаксли — exsays. Он уже умер? Нет, живой еще. Не на людях помирать нелюди. Просто никто о нем не говорит. Блин, опять этот старикан с трезубцем и тритонами, Бог роицу любитТ. В кубинской литературе куда ни плюнь — всюду он. Как в Париже Эйфелева башня. А, вон, вижу/не вижу/вижу. Посмотри, какой мостик. Кому-то в рот посмотреть или искать глазами гимнастку? Вот про рот не надо, пожалуйста. В закрытый рот комар не влетит. Муха. Комар, мухи ночью не летают. Прощай, Нептун. В «Кармело» люди едят, а «Аудиториум» весь искрился, резвился, развился. Как ты? Тс-с-с-с-с. Тридцать три, тридцать три? Нет, просто там, где начинается музыка, умирают слова. Гейних. Гайн Гитлере. Кончертокончен. БахальдиВив? Концерт не окончен, Энна Филиппи будет биться с арфой, вальсируя plus que lente [109] . Интродукция и аллегро. Хватит уже о сексе. Черт, это же Равель, известный асексуал. Разве что там (сам), на Антибе. Не забывайте, Ида Рубинштейн танцевала на столе. И что с того? Где Ида, там и еда. Harping in the dark [110] . Инна? Нет, Эдна в вальсе, в сальсе, играет «Море» в Зальцбурге, гонит арфовые волны по водам Зельца, небесная лироносица, с дикой, буйной флейтой (кожаной), небесная Гарпа. Гарпа? Так и пишется. А играют на ней гарпии. Энна воплощает свое небесное звучание: Marxing the Harp. Или это отрыжка горы Эдны? А может, Клайбер. Эрих Клавир. Eines wohl temperiertes Kleiber. Eine Kleiber Nachtm"usik. Ein feste [111] .
107
Решение мудреца — поллюция пажа (фр.).
108
Квартал красных фонарей (англ.).
109
Очень медленно (фр.).
110
Игра на арфе в темноте (англ.).
111
Хорошо темперированный Клайбер. Клайберовская ночная серенада. Наш оплот (нем.).
112
Бранденбург — наш оплот. Ничего хорошего. Приди, сладкая смерть (нем.; англ.; нем.).
113
Приблизительно; репетировать (нем.; англ.; фр.).
114
Опошлить память о великом человеке (итал.).
115
Негодяи (итал.).
116
Вице-президентами (англ.).
И тогда я увидел, как она шагает по тротуару. Boccato di castrati. Сказал я Куэ.
— Кто? — переспросил он. — Альма Малер-Гропиус-Верфель?
— Spermaceti. Sperm-whale. Спермацетовый скит.
— Whale? I mean, where? [117]
— Эхой! Эхой! On starboard, sir. По правому борту.
Капитан Куераж вперился.
— Приехали. Я в сосиску. Она у меня двоится.
— Так их двое. Прости за инфраязык, но я знаю только ту, что поближе. Подругу Кодака.
117
Кит? В смысле, где? (англ.)
— Подружку.
— Которая поближе, старик. Метаязык к твоим услугам. Прятаязык.
— Ну, блин, у тебя и зрение.
— Хочешь сказать, ну у меня и очки.
— Благодари Бена Франклина Делано. В каждом очке по дев-очке. У тебя бифокальные очки для изучения противоположного пола. Чтобы положить его напротив. Клинику клиникой вышибают.
— Бисекскальные. Вот это баба.
— Ты что, вправду с ней знаком?
— Да, говорю же. Кодак мне ее представил.
— Таких не представляют, а предоставляют.
Они были уже почти на углу. Точно она, как же ее зовут? Наверняка с подругой. Le amiche. The tits of lovelyness [118] . Бисфокальные. Есть слово «тетралогия», «трилогия» и даже «пенталогия», если кто замахнется на пять. А про шесть книг говорят «сексология»? Биология? Фрейд пишет, что примитивных женщин, как детей, можно побудить к любому сексуальному опыту. Про недоразвитых не пишет. Он с такими не был знаком. Но эта-то сверхразвита. Уже побудили или это Природа-матушка? Нет никакой природы. Одна история. Истерия. Истерия — концентрический хаос. Простите, история. Фрейд также пишет, что можно быть расположенным к любым оральным ласкам и при этом брезговать зубной щеткой своей возлюбленной. Жулета? Что такое, Роми, дорогой? Снова брала мой Про-фи-лактик? Ошибался Сигизмунд. Я готов добраться туда, куда щетка не достанет. Where brushes fear no sweep [119] . Черт, сворачивают на Пятнадцатую. Пятнадцатую улицу, простите, Бертран. Where Russells fear to think [120] . Уйдут же. Поворачивай, Куэ, поворачивай, козел. Куэзел.
118
Подруги. Сладостные сиськи (итал.; англ.).
119
Где щетки не боятся чистить (англ.).
120
Где Расселы страшатся думать (англ.).