Три холма, охраняющие край света
Шрифт:
Здоровенный вахтёр, что сидел внизу, хотел было сказать что-то очень грубое, но проглотил несказанное, поглядев на Ларкина и Макмерри. Получив от герцога-папы очередное отпущение грехов, они тут же обнаглели, сменили стиль, купив себе джинсы и ковбойские шляпы, и ходили теперь в обнимку, хватая друг друга за задницы - пародировали героев полузабытого фильма «Горбатая гора». Но и в таком виде обуви они не признавали.
Вахтёр бурчал вслед что-то о совещании у директора. Как будто это могло кого-то остановить!
В доме пахло чем-то неистребимо казённым и малосъедобным - в нормальных условиях такой запах не существует.
– Верита, у нас дома для сельского мальчишки не было страшней угрозы, чем отдать на воспитание в монастырь, - сказал сеньор Давила.
– И вижу, что правильно мы боялись…
Герцогу с его воображаемым сиротством тоже было не по себе, он страшно жалел, что не остался в машине, и всё норовил спрятаться за мать и дочь Беспрозванных, а они - за него.
Вера Игнатьевна осталась недовольна своим туалетом, хотя в магазине копалась часа два, так что даже кум Понсиано возроптал, - но всё равно выглядела она сейчас минимум на депутатку с бурным комсомольским прошлым.
– Учитесь!
– воскликнула госпожа Попова, неизвестно к кому обращаясь.
Потом пинком распахнула дверь директорского кабинета и рявкнула:
– Что, пр-ритихли, р-растлители малолетних?!
Дверь захлопнулась.
Оставшиеся ждали, что Веру Игнатьевну немедленно выкинут в коридор, Ларкин и Макмерри даже закатали рукава клетчатых рубах для своего собственного захода, но у директора всё было тихо. Алевтина Анисимовна беззвучно молилась, Катя сжимала кулачки на счастье…
Потом дверь бесшумно отворилась, и оттуда, храня молчание, стали выходить мужчины и женщины - они расходились, втянув головы в плечи и не глядя ни на кого…
– Ой-ой, - сказала Алевтина.
Наконец вышла и сама Вера Игнатьевна, рассыпая искры.
– Чтобы через пять минут все были в спортзале!
– сказала она на прощание невидимому (или невидимой) директору.
Воспитанников было немного, всего три десятка - видимо, проект «Сироты вместо нефти» здесь выполнялся на совесть. Обыкновенные мальчишки и девчонки, от семи до примерно тринадцати, чисто одетые, не выглядевшие несчастными… Белые, чёрные, рыжие, славянские, узбекские, бурятские рожицы…
– Зови своего Муллиана, - сказала Вера Игнатьевна Кате.
Катя подбежала к баскетбольному щиту, стала здороваться с ребятами, о чем-то совещаться…
– Аля, где же он?
– сказала учительница.
– Быстрее надо, пока они не опомнились…
– Не знаю, - растерянно сказала Алевтина.
– Только что ведь перед глазами стоял, всё равно как вчера расстались, а сейчас вспомнить не могу…
– Ну, приметы у него какие?
– нетерпеливо спросила Вера Игнатьевна.
– Приметы? Да он вообще не такой…
– Аля, не время шутить…
Тут вернулась Катя.
– Муллиан передал, что не хочет выделяться из коллектива, - радостно доложила она.
– Как это? Покажи мне его!
– Не выйдет, - вздохнула Катя.
– Я покажу, а он уже другой или другая… Он по-всякому может…
– Муллиан!
– строго сказала Вера Игнатьевна.
– Мы пришли тебе помочь. Времени у нас немного. Искать тебя по личным делам некогда. Если хочешь здесь оставаться - нечего было весь этот шум затевать…
– Мы все пойдём, -
– Так будет вернее.
– Вас же не выпустят… - растерялась Вера Игнатьевна.
– Никуда они не денутся! Выпустят как миленькие!
– загалдели дети.
Вперёд выступила стриженная наголо девочка и сказала:
– Если мы Муллиана сейчас домой не отведём - за ним сюда придут, и где мы потом будем жить?
– Кто придёт?
– спросила учительница.
– Воины Ночных Журавлей! Пастыри Тумана! Погонщики Южного Ветра! Немые Всадники!
– вразнобой закричали сироты, а стриженая девочка вытащила из-за спины нечто вроде бублика и поднесла ко рту.
Странные звуки заполнили спортзал - словно где-то в немыслимой дали плакала и хлюпала носом огромная деревянная кукла.
– Это нулла, - сказала Катя.
– Эх, - сказала Вера Игнатьевна.
– Нулла так нулла. Пошли в машину - в тесноте, да не в обиде. Веди своих, Муллиан!
Но хитрость не удалась - никто не обозначился лидером, нулла переходила из рук в руки, продолжала она звучать и в розовом лимузине.
– Тридцать два, - пересчитала сирот Попова.
– Ничего, уместимся, - сказала Аля.
– Девочек восемь, - сказала Вера Игнатьевна.
– Их быстрее разбирают, удочер-рители эти, гумберты новодрищенские… Ох, куда же мы их повезём?
– В Синие Горушки!
– хором, как на новогодней ёлке, сказали дети.
ГЛАВА 51
– …А после всего я их пересчитала - тридцать один. Только я никак вспомнить не могу - Катя с детьми была или рядом с нами стояла? И Аля не помнит, мы как только эти фигуры увидели…
Контора у Филимоныча походила на любую колхозную контору пятидесятилетней давности - правда, помнят такие интерьеры немногие. Столы под выцветшим зелёным сукном, расположенные буквой Т, скрипучие стулья, выкрашенные морилкой, классический гранёный графин без пробки, переходящее красное знамя с грустным Ильичом, растянутое на стене, мутное зеркало, плакаты, призывающие выиграть битву за урожай у незримого противника. У стены стоял застеклённый книжный шкаф с пожелтевшими подшивками газет и одиноким спортивным кубком под малахит.
Из стиля выбивался лишь компьютер на председательском столе - почему-то это был чёрный «Макинтош». Сам Прокопий Филимоныч, ни на кого не глядя, порхал указательным пальцем по клавишам. На экране виднелись обыкновенные бухгалтерские счёты, и условная зелёная рука гоняла туда-сюда костяшки - со страшной скоростью и звоном.
За столом сидели Сергей Иванович с Верой, кум Понсиано и Терри. Молодой герцог лежал головой на сукне и спал.
– Зрелище было невероятное, - говорила Вера Игнатьевна.
– Рост - под два с половиной метра. Цвет кожи, представьте - оливковый «металлик». На головах какие-то венки из птичьих перьев. Копья с каменными наконечниками. Чешуйчатые шкуры вокруг бёдер. Ожерелья из клыков и когтей. Аля ко мне прижалась, Ларкин и Макмерри вообще стоят на коленях и даже не пытаются валять дурака, герцог Родерик, бледный весь, выступил вперёд, словно может нас защитить, а дети нисколько этих чудовищ не боятся - тормошат, теребят, сувениры какие-то требуют… Потом они развернулись и пошли в холмы. Дети машут вслед, словно с кем-то прощаются, а я ничего понять не могу…