Три колымских рассказа
Шрифт:
Проснулась она оттого, что месяц светил прямо в лицо. Он стоял в чистом небе против самого окошка. Мамино зеркало блестело на стене. Страшно. Бурко взял моду выть, как волк. А может, он и в самом деле волк, только днем притворяется, что он собака? А зеркало блестит и не от луны вовсе. В том углу, где спит большая Лида, горит свечка. И не спит она. Разговаривает… С ним, конечно! Лидочка не хочет подслушивать. Просто ей все слышно.
— Ты опять плачешь?
— Нет, Василек, я не плачу. Но…
«Василек! Какое имя ласковое придумала».
— Только встретились и расстаемся. Сразу забудешь
— Тебя скорей вешней водой закружит. На руднике парней много. Ты хорошенькая…
— Если бы ты захотел, все было бы иначе.
— Лида! Я же говорил…
— Прошу, возьми меня с собой, а ты не хочешь…
Больше ничего не слышно. Лидочкино сердце готово выпрыгнуть из груди. Значит, она ему не нужна, раз он с собой не берет. А она-то! Напрашивается. И вдруг Колдунья заплакала. Горько-горько. И сердце Лидочки перестало радостно биться. Не надо, чтоб она плакала. Может, встать, подойти, сказать ей что-нибудь? Но что?
Девочка садится в постели, смотрит туда, где горит свечка. Что-то подсказывает ей, что идти к ним нельзя. Она видит, что Григорьевич, высокий, прямой, сидит на раскладушке, а она у его ног на полу. Ворот кофточки у нее расстегнут, волосы растрепаны. Она смотрит снизу вверх ему в глаза и не вытирает слез. Они все бегут и бегут. Григорьевич гладит ее по волосам…
— Тебе надо вернуться в институт, диплом защитить… Надо ведь, милая…
— Ничего мне не надо, Василий. Ничего. Видишь, — она достает маленький портфель и роется, роется в нем… — Видишь, это направленье на практику, а это студенческий… Хочешь, я порву их, выброшу. Я не вернусь в Ленинград. Поеду за тобой на Чукотку, Камчатку, на Северный полюс…
— Лидочка, один мудрый древний грек сказал… — Он замолчал, чиркнул спичкой, закурил —…сказал, что никогда ночью нельзя делать того, о чем пожалеешь утром…
— Я серьезно, а ты…
— И я серьезно. Не надо больше. Спи. Рассветает уже.
Маленькая Лида видит, как Григорьевич ощупью проходит к своему топчану, стараясь не шуметь. Она не понимает, что же произошло? Но чувствует, что не так они говорили. Почему? Ей тоже хочется плакать. Но та умеет плакать тихо, а если она, Лидочка, заревет, так весь дом проснется.
И она с головой залезает под одеяло.
Утром вышло солнышко. На тальник у речки легла белая снежная опушка. Темный лед тоже побелел, будто его выстирали.
Григорьевич складывал какие-то бумаги. Наверно, они были совсем ненужные, потому что он складывал их не глядя. А смотрел опять на практикантку. Издали. Потом он запел:
Ой, шуми ты, куст ракитовый, Гнись под ветром до земли! Казаки дружка убитого На шинели принесли.Большая Лида ходила из угла в угол. За завтраком ничего не ела. Глазищи у нее стали огромными, а вокруг них будто кто лепестки от темного цветка приклеил. Значит, не приснился ночной разговор. Григорьевич оделся в дорогу. За плечами — большой мешок, на нем стеклянная пластиночка «Турист». Поцеловался со всеми. Даже с Юркой. Хитрый! Это он, чтоб и с ней, с большой Лидой, тоже
Он вышел за ворота. Согнулся как-то весь. Будто тяжело ему, а мешок-то почти пустой! Пошел не оглядываясь. Большая Лида стояла у калитки и все смотрела, смотрела ему вслед. Глаза у нее были, как проталины на реке, глубокие, темные.
Лидочка тоже долго смотрела, как блестело солнце на стеклянной наклейке его заплечного мешка.
— А турист — это что значит?
— Турист, Лидочка, это тот, кто ходит по свету, кто ищет… А бывают и просто бродяги.
Девушка все смотрела и смотрела на дальние деревья, за которые свернула дорога. Потом пошла к реке.
Словно чайка белокрылая Над бегучею водой, Вьется суженая, милая, Насмерть срезана бедой…Его, Григорьевича, песню пела девушка. Как чайка билась милая того казака, которого на шинели принесли. Лидочка выросла в лесу, и она знает, как падает дерево, когда оно «насмерть срезано». Девочка берет сумку и убегает в школу раньше времени. Она не может слышать эту песню!
А вдруг Григорьевич не взял Колдунью с собой потому, что он ждет, пока вырастет она, маленькая Лида? Ведь говорил же он раньше: «Моя невеста». Кто из них его Жихарка? Правда, ночью про это они не говорили, но, может, просто она не услышала? Тогда ее, Лидочкина, вина…
Утром с рудника пришли тракторы. Замурзанные трактористы грузили ящики и бочки, на ходу что-то чинили, ползали под машинами, ругались и тут же мирились. Тракторист — не шофер. У него вечно что-то не ладится. Лязг от их ремонта по всей тайге идет. Бедный Бурко устал лаять и лежит, прижав уши. Юрка все порывается кому-то помогать и под вечер — грязнее любого тракториста. Штаны висят клочьями.
Большую Лиду трактористы уважительно называют «инженерша». В «улитке», тракторном домике, устроили ей мягкое гнездо. Нашвыряли на ящики стружек, оленьих шкур, промасленных телогреек и покрыли все байковым одеялом. Когда она собралась в магазин, главный тракторист предложил проводить ее, по она так сказала «спасибо, не надо», что он отошел и стал зачем то перебирать гаечные ключи.
Из магазина Лида принесла Лидочке какой-то пакетик. Подарок? От нее? Ни за что! Лидочка бросилась бежать. Практикантка догнала ее, развернула пакетик и… какая лента! Как она угадала? Но девочка только сказала:
— Не надо мне!
Летом все отодвинулось. Было много хлопот. Во-первых, за канавой поселился бурундук, и Лидочка взяла над ним шефство. Когда бурундук от ее забот наконец сбежал, начался сплав. Лидочка купалась, прыгала с плотов, чуть не потонула однажды. Потом пошли грибы и жимолость. Изгрызут тебя всю комары, исхлещут ветки, исцарапает стланик — еле ноги принесешь! Какое уж тут Григорьевича вспоминать! Да и вспоминается он почему-то вечером, а летом вечера не бывает. Уснешь — солнце и проснешься — солнце.