Три комнаты на Манхэттене
Шрифт:
– А она, что она говорила по этому поводу?
– Ничего не говорила.
– А где вы взяли тысячу франков?
– Дома… Мама еще не знает… Я рассчитывал рано или поздно возвратить… Я знаю, где у мамы лежат деньги: в бельевом шкафу, в старом папином бумажнике…
– А остальную сумму?
– Какую остальную?
– Две тысячи шестьсот франков?
– Кто вам о них сказал?
– К сожалению, приобщено к делу. Полиция обнаружила почтовые переводы, которые Большой Луи посылал своей подружке…
– А где доказательства,
– Приходится предполагать, что вы.
– Люска дал мне взаймы четыреста франков… А остальные… Рано или поздно вы все равно узнаете, потому что, когда он будет сводить счета… Я не знал, что делать… Большой Луи мне угрожал, говорил, что предпочтет во всем покаяться полиции и нас всех засадят в тюрьму. Вы знаете господина Тестю?
– Рантье с Оружейной площади?
– Да… Это наш клиент… Он покупает много книг, особенно дорогие издания, мы их для него выписываем из Парижа… Так вот, Тестю пришел в магазин, когда господин Жорж поднялся на минуточку к себе выпить чаю – он всегда в четыре часа пьет чай… и заплатил по счету… Тысячу триста тридцать два франка… Я их взял… Я рассчитывал вернуть их до конца месяца…
– Каким образом?
– Не знаю. Я бы нашел средство… Не могло же так длиться вечно… Клянусь, я не вор! Впрочем, Эдмон был в курсе…
– В курсе чего?
– Я объявил ему, что не желаю до бесконечности быть козлом отпущения… Пускай и другие мне помогут… Если бы они не напоили меня в тот день…
Отдаленные гудки автомобиля прорезали густой пласт тишины, напомнив обоим, что рядом лежит небольшой городок и каждый житель здесь убежден, что знает, чем живет его сосед.
Почему именно сейчас Лурса вспомнил о Судейском клубе? Никакого отношения к их разговору это не имело. Несколько лет назад судьи и адвокаты – было это в ту эпоху, когда бридж только-только начал проникать в провинцию, – решили создать свой клуб, так как в городе клуба бриджистов еще не существовало.
В течение нескольких недель все сколько-нибудь значительные обитатели Мулэна получали циркуляры и приглашения. Был даже создан временный комитет, и Дюкупа выбрали генеральным секретарем.
Потом избрали постоянный комитет под председательством Рожиссара и одного генерала. Почему именно генерала? И под клуб купили особняк на углу авеню Виктора Гюго.
Лурса обнаружил свое имя в списке членов клуба не потому, что он дал согласие, а потому, что зачисляли подряд всех влиятельных лиц Мулэна. Он даже получил роскошно изданные бюллетени клуба.
Но и в тишь его кабинета, где он отгородился от мира, доходило эхо споров, которые вспыхивали каждый раз, когда вставал вопрос о приеме новых членов. Кое-кто настаивал, чтобы прием в клуб был ограничен, чтобы в него входили только сливки мулэнского общества. Другие, напротив, в целях пополнения бюджета предлагали более демократический статут.
Судейские оспаривали у адвокатуры почетные места; три заседания были посвящены вопросу о приеме некоего
Дюкуп, все еще находившийся на посту генерального секретаря, последовал примеру прокурора, когда тот с доброй половиной своих соклубников вышел из состава правления после одного особенно бурного заседания.
Потом о клубе забыли, и вспомнили всю эту историю только через несколько недель, в тот самый день, когда поставщики предъявили свои требования, и тут лишь обнаружилось, что главный распорядитель подписывал довольно странные счета…
Правда и то, что дело чуть не дошло до суда; от каждого члена клуба пришлось потребовать определенной денежной жертвы, на что многие ответили отказом.
– Скажите-ка, Маню…
Он чуть было не сказал: Эмиль.
– Мне необходимо знать всех членов вашей, как вы выражаетесь, шайки… Большой Луи никогда не говорил, что его намеревается посетить кто-нибудь из его друзей или сообщников?
– Нет!
– А о том, что его любовница собирается приехать в Мулэн?
– Нет!
– Между вами обсуждался вопрос о том, что надо как-нибудь от него отделаться?
– Да.
Надзиратель постучал в дверь, приоткрыл ее:
– Вам пакет, господин адвокат… Принес из прокуратуры рассыльный…
Лурса разорвал конверт и прочел несколько строк, напечатанных на машинке:
«Прокурор имеет честь сообщить мэтру Лурса, что некий Жан Детриво исчез из родительского дома со вчерашнего вечера».
Все запутывалось окончательно! И как на грех, он, Лурса, за восемнадцать лет отучился понимать чужую жизнь.
Однако он что-то чувствовал… Ему казалось, что надо сделать еще одно усилие, и он ухватит все эти… все эти…
– Детриво… – произнес он вслух.
– Что, что?
– Что вы думаете о Детриво?
– Он наш сосед… Его родители построили дом на нашей улице.
– А как он попал в шайку?
– Сам не знаю… Он очкарик… Всегда хотел быть всех хитрее или, как он говорил, всех объективнее. Он такой бледный, тихий…
– Из прокуратуры мне сообщили, что он исчез.
Маню задумался, и забавно было видеть, как этот взрослый мальчуган размышляет; даже лицо его стало по-мужски напряженным.
– Нет! – сказал он наконец.
– Что нет?
– Не думаю, что это он… Он воровал зажигалки.
Лурса утомили эти постоянные усилия, которых требовала от него беседа. Потому что приходилось расшифровывать каждую фразу, словно стенограмму или написанное кодом письмо.
– Не понимаю, – признался он.
– Это было легче всего… Он покупал в табачном магазине сигареты, а там на прилавке выставлены зажигалки… Он нарочно ронял несколько штук на пол… Потом извинялся, поднимал их, а одну клал себе в карман…
– Скажите, Маню…