Три комнаты на Манхэттене
Шрифт:
Я и сейчас вижу, как он пересчитывает деньги, раскладывая монеты столбиками, и затем запирает их в ящик комода у себя в спальне.
В тот день матушка зачем-то его позвала. Я так хорошо запомнил все еще и потому, что родители часто пересказывали мне этот случай, когда я проказничал, говоря: «Видишь, каким ты всегда был озорником!»
Что я натворил? Я вздумал играть в копилку! Брал золотые монетки и, поднявшись на цыпочки, засовывал по одной в замочную скважину.
Когда отец, вернувшись, стал меня расспрашивать, я без смущения ответил:
Матушка разрыдалась. Я и сейчас еще слышу:
«Придется идти к домовладельцу…»
«Что ты! Такой человек, как месье Реноре!.. Для него это достаточный повод, чтобы попросить нас съехать…»
В соседней комнате тогда уже жила мадемуазель Фольен. Но я не знал одного, что за нашей заложенной дверью была другая, тоже заложенная, а между ними, во всю толщину стены, свободное пространство.
Отец вызвал слесаря. Я сам видел широкий и глубокий, как шкаф, проем. Все монеты нашлись.
– Чего ты улыбаешься?
– Ни от чего, просто так, тетя…
Она обернулась, заметив мой неестественно пристальный взгляд: я не мог оторвать глаз от заложенной двери, вдруг открывшей мне загадку.
– Все ты что-то скрываешь, а я прямо тебе скажу: терпеть не могу, когда скрытничают…
Мне было все равно. Матушка утверждала, что в таких двух комнатках, как наши, никого не спрячешь. А я теперь знал, что она ошибается.
Кому придет в голову искать между двумя дверьми и просить ключ у месье Реноре?
Я так сильно сжал кулаки, что пальцы побелели, будто отмороженные.
Я знал! Знал! Один только я знал! Знал, где прячется отец Альбера! И знал, что его ни за что не найдут!
– Ты куда?
– Никуда…
Я решил перехватить мадам Рамбюр на улице. Мне казалось, что я обязан успокоить ее, шепнув ей быстро, проходя мимо:
– Я знаю!.. Но вы не бойтесь!..
И я это сделал бы. Может, не выговорил все слова достаточно отчетливо, но я это сделал бы, пробегая мимо, до такой степени я был возбужден. Меня с головы до ног била дрожь. Я не надел берета, и волосы мокли под дождем.
«Как раз она сейчас ходит за покупками…»
Меня окликнули:
– А ну-ка подойди, с-нок!..
Толстая торговка рыбой! Она совала мне в руку горсть мокрых холодных улиток.
– Скажешь матери, что рыба у меня еще посвежее той, которую она покупает… Да она больно у тебя гордая!
Почему матушка в представлении Титины была гордой, мне неизвестно. Я посмотрел на окно. Улитки посыпались на землю… Из нашего окна за мной наблюдала тетя Валери, ее расплывшееся лицо напоминало медузу.
Мой порыв иссяк. Я остановился посреди площади, не зная, идти ли дальше или возвращаться, как вдруг услышал тяжелый и мерный топот ног.
Отряд из десяти полицейских, печатая шаг, заворачивал с улицы Сен-Йон, а комиссар полиции в штатском шел по противоположному тротуару. Они остановились посреди площади в каких-нибудь пяти метрах от меня.
– Смирно!
У тротуара стоял автомобиль. Комиссар полиции подошел и отворил
– Все готово?
– Все готово, господин заместитель… Еще десять моих людей стоят в переулке позади дома…
Матушка возвращалась, согнувшись под тяжестью большого свертка, который несла под мышкой. Я бросился к ней. Уцепился за сверток:
– Они его схватят…
– Кого?
– Отца Альбера!
Тут она заметила скопление полицейских и шепнула:
– Идем скорее домой…
Она даже не подумала спросить меня, что я делаю на улице. Положила мокрый от дождя сверток на прилавок.
– Спасибо, мадемуазель Фольен… Покупательница еще не приходила?.. Ступай наверх, Жером… Я сейчас подымусь…
Я слышал, как она вполголоса что-то говорила мадемуазель Фольен, а в комнате меня встретила широченной улыбкой тетя Валери:
– Надеюсь, уж на этот раз они его поймают!
Что вдруг на меня нашло? Я пригрозил:
– Если ты скажешь… – Кровь громко стучала у меня в висках, и, так как отступать было поздно, я пошел напролом: – Если ты скажешь, я тебя убью!
VII
Вчера я пытался расспросить матушку. Она почти не изменилась, и в ее белокурых волосах едва проглядывают белые нити. Живет она в Кане и, по воле случая, снимает квартиру в доме, где управляющим некий месье Жамб, служивший в письмоводителях у того самого адвоката, к которому ездила тетя.
– Господи, Жером!.. Неужели ты все это помнишь?..
Матушке пришлось напрячь память.
– Ты имеешь в виду ту историю, которая случилась, когда у нас жила тетя Валери?.. Анархист, у которого был сын, маленький мальчик?.. Мальчик потом умер в санатории…
– Не в санатории, – мягко поправил я. – Бабушка отвезла его в горы, неподалеку от Ниццы…
– Как подумаешь, до чего тетя Валери меня мучила из-за лука-порея!
Тут пришел мой черед удивиться. Я помнить не помнил ни о каком луке-порее.
– Ты не помнишь?.. Она же не выносила порея, даже запаха его… И уверяла, что я кладу его в супы и в рагу… Пользуясь тем, что я в лавке, она поднимала крышки у кастрюль.
– А ты в самом деле не клала?
– Самую малость, для пикантности. Но всегда потом вынимала… Как-то вечером она обнаружила кусочек у себя в тарелке… Ты лежал в постели больной… Это когда у тебя была свинка… Я очень устала… Она обозвала меня лгуньей, потому что я сказала, что порея там нет. Потом, слово за слово, уж не знаю, чего она только не наговорила… Твой бедный отец, он же всегда молчал, побелел как мел… Кончики усов у него вздрагивали… Он встал… Даже не знаю, как он мог это выговорить: «Я попрошу вас сейчас же замолчать!.. Моя жена у себя дома, слышите? А вас с завтрашнего дня здесь не будет…» Кажется, тетя обозвала его убийцей… Назавтра она не пожелала уехать, всячески за нас цеплялась… Ее чуть не силком пришлось подталкивать, чтобы посадить на поезд…