Три мести Киоре 2
Шрифт:
— Я так и знал, что Киоре — это ты, Шаитария. Что тебе не жилось спокойно? Зачем было лезть в прошлое?
— Ты убил моего отца и спрашиваешь, почему же я решила отомстить? Ты странный человек!
— Не дерзи! Ты проиграла. Жаль, что твой талант сгинет…
Он подошел и ухватил ее за подбородок, поднимая голову и рассматривая лицо. Что-то он прочитал в ее глазах и за мгновение до атаки отклонился, и кинжал, что должен был вспороть шею, пролетел по воздуху.
— Охрана! — завопил граф,
Она — слаба от боли, он — старый человек, отнюдь не великой силы. Вцепившись в длинные волосы, Киоре запрокинула ему голову, повиснув на его теле. Граф метался, пытаясь расплющить ее о стену, вопил… Но теперь ее кинжал не промазал — твердой рукой она провела по шее. Они вдвоем рухнули на пол, и Киоре оказалась под стариком — лишь одна ее рука с кинжалом и торчала.
Его сердце, стукнув в последний раз, остановилось, и последний вздох-хрип Соренора растворился в грохоте сапог ворвавшейся охраны.
— Она убила графа! — раздался крик, и следом — тишина. — Ну и побоище… Что ж они, друг друга поубивали?..
— Разойтись! — властный приказ Дорана, шаги.
Он остановился рядом, и запястья Киоре коснулись холодные пальцы. Шорох — из-под графа она ничего не видела, только чувствовала жуткую боль из-за отяжелевшего тела. Топот. Гвалт. Она воспринимала реальность какими-то обрывками.
— Виконт, удивительно! От меня сбежала Киоре, а у вас девушка с улицы убила графа!
Следом — грохот от упавшего огромного тела.
— Принесите носилки. И приведите лекаря, боюсь, у виконта что-то с сердцем. Быстрее! Он может умереть!
И снова топот сапог, шум, гам, но в этот раз всё быстро стихло…
Шаги. Скрип двери. И, наконец, с нее убрали тело старика, скатили пинком.
— Проклятье, — выругался Доран. — Притворись мертвой.
«Притворись?.. Да уже и не нужно…» — вертелась мысль, когда на Киоре набросили плащ, снятый с графа.
А она уже видела яркий свет, невозможный в допросной, слышала шепот звавшего ее отца, видела на пути к нему Иари, Освеша, Файроша, первосвященника и Соренора…
Ее дернули, забросили в носилки лицом вниз, и только из-за этого она не закричала от боли — в горло забилась пыль. Ее уже несут на кладбище? Пускай… Киоре верила: Доран похоронит, не выкинет в реку.
С носилок ее опрокинули на какой-то прелый тюфяк, и Киоре чуть не чихнула. Шаги сливались в похоронный марш, а реальность медленно исчезала, напоследок озаряясь вспышками.
— Лекарь скоро придет, держись!
Рядом с ней упал кто-то, подтянул голову к себе на жесткие колени. Она недовольно скривилась.
— Больно? Не подумал…
Говоривший попытался переложить ее, но
— Продержись еще немного…
Другая рука скользнула по волосам. Забытье ждало Киоре, но назойливый голос, владельца которого хотелось вспомнить до нервной чесотки, звал и звал, а она разрывалась между манившим ярким светом и желанием вслушиваться, подчиняться настойчивому голосу.
— Ты должна увидеть другую жизнь, вспомни!
Она хотела возмутиться, что не виновата, что вообще так случайно вышло… Губы не слушались, как и тело. Сознание всё-таки проиграло, и ее притянуло на свет.
Отец пил травяной настой из пиалы, а за балконом простиралась известная до последней травинки степь, усеянная первыми цветами.
— Рано тебе сюда, — он покачал головой. — Да и что ты натворила?
— Отомстила за тебя! — непреклонно отозвалась она, устраиваясь возле отца, прямо на полу.
— Вот что бывает, когда ребенок слишком умен, — вздохнул мужчина, доливая в пиалу отвара из чайника, появившегося прямо из воздуха. — Ты ребенок, у которого отобрали конфету и который из-за этого разгромил свою спальню.
— Ты сравнил себя с конфетой!
— Мне не обидно. А вот ты даже за такое сравнение можешь мстить. Я не думал, что моя дочь настолько зла. Я дарил тебе любовь… Здоровую и чистую любовь! Так почему она превратилась в уродливую привязанность? Я расстроен, что память обо мне привела тебя к убийствам.
Хотелось плакать: никогда, никогда она не думала о подобном! Ее отец смотрел в степь, отвернувшись от нее, и улыбку сменила хмурая складка у губ.
— Отец! Отец, прости меня!
Она потянулась к нему, но не смогла коснуться — пальцы прошли насквозь. Она звала и звала отца, который исчезал, как призрак перед рассветом. И мучительная боль внутри оказалась в миллион раз хуже боли от всех увечий, что она когда-либо получала…
Когда Киоре открыла глаза и увидела над собой темный потолок, слезы сами собой покатились по щекам.
— Так больно?! — чужой, высокий голос вызвал очередной всхлип.
Громкие, чеканные шаги. Ледяная рука на лбу. В губы ткнулся стакан с чем-то вонючим, и Киоре отвернулась, молясь о том, чтобы снова оказаться там, с отцом, докричаться до него, объясниться…
— Истерика, — голос был знаком, но она сочла это неважным, как и пощечину, от которой загорелась щека.
— Так нельзя, ваше сиятельство!
Но тут же последовала вторая пощечина, и женщина запричитала громче. Нет, нет, она уйдет в забытье, она вернется к отцу! Ей опостылел этот мир!