Три месяца, две недели и один день
Шрифт:
— Мы… мы развелись, Джейсон.
— Что? — он тут же вскакивает на ноги, возможно, собираясь схватить меня за грудки во имя своей дочери и вытрясти из моего тела весь этот бред, и я бы этого хотел, принять удар на себя, чтобы заодно и её забыть, но всё это правда, а не чушь, и, наверняка видя истину в моих глазах, Джейсон обессиленно опускается обратно и на некоторое время закрывает лицо руками, чтобы хотя бы ненадолго отгородиться от мира, в котором я его только что прилично и жестоко огорошил реальным положением вещей, которое мне и не снилось. Но сказка оказалась недолгой. А ведь у нас была такая свадьба… Теперь же остались лишь воспоминания и отныне трудные с точки зрения их просмотра фото.
— Тебе принести воды? — не хочу, чтобы
— Нет. Просто рассказывай, почему.
— Как-то само собой получилось… — по независящим от людей причинам и без их решения такие вещи, ясное дело, не происходят, ведь это не природные катаклизмы, события и явления, но что мне говорить? Я и не представлял, что настанет день, когда придётся отдуваться и за себя, и за человека, ставшего с недавних пор чужим. Это как минимум несправедливо, а как максимум преступно, будто месть наконец стала достаточно холодной, чтобы преподнести её на блюдечке с золотой каёмочкой, но раз так, то с какой стати я должен увиливать и прибегать к обобщающим выражениям, избегая конкретики и разговора по существу?
— У тебя никогда и ничего не происходит само по себе, Дерек. Думаешь, если у вас когда-либо всё именно так якобы и зародилось, я в это поверил? Такие, как ты, просто так не меняются… — он прав, я не стал другим в мгновение ока и долго был не уверен в себе, в том, что могу признать платоническую нужду в одной единственной женщине и хранить ей плотскую верность, а не цепляться взглядом за каждую юбку, и лукавить тут ни к чему. В одночасье ничто не становится иным. — Но ты изменился и, как мне кажется, не пустил бы это под откос, а значит… Значит, это… это она…
— Не надо, Джейсон, — звучащие обвинительно слова неспроста даются ему тяжело, ведь относятся они к собственному ребёнку, за которого любые родители должны стоять горой и всегда оставаться на его стороне, и, не реально бессердечный и не желающий быть разрушающим семейные узы звеном, я испытываю угрызения совести, что позволил этому разговору развиваться, — правда, хватит.
— Нет, не хватит. Что она сделала?
— Это неважно, — конечно, он её не убьёт и физически не навредит, но, Боже, она будет всё равно что уничтожена. Могу ли я с ней так поступить? Уподобиться ей? Повести себя, словно зверь? Я не такой или не хочу быть таким, но…
— Говори, твою мать!
— Она убила нашего ребёнка… сделала чёртов аборт, ясно? Фактически тайно… Три месяца, две недели и один день. Вот какой срок сейчас бы был, — я делаю второй и на этой ноте опустошающий стакан глоток, а уже в следующую секунду удар о стену вдребезги разбивает стеклянную посуду, и её поблескивающие кусочки вперемешку с остатками янтарной жидкости мгновенно орошают собою пол, — прости, Джейсон, но я… я не могу говорить об этом с тобой. Вообще ни с кем не могу, так она… она ещё и в первую очередь твоя дочь. Джейсон? — он всё ещё не произнёс и слова, и я еле выдавливаю из себя имя бывшего тестя, начиная подозревать, что не стоило не только разбрасываться предметами, но и вообще допускать поражение холодного и трезвого рассудка в битве с эмоциями. Они сделали меня слабым и уязвимым, и мне это претит, а значит, пора возвращать себе силу, непоколебимость и характер на постоянной основе, чтобы больше никто даже думать не смел о возможности проникновения в мою душу. Всё это в прошлом. Я не повторю прежних ошибок.
— Всё в порядке.
— Точно?
— Точнее некуда. Не беспокойся.
— Уже прекратил. Вообще-то, если всё хорошо, и тебе не нужен врач, я предпочитаю остаться один, — прямо говорю я, не откладывая перемены в долгий ящик, и хотя от меня не укрывается то, насколько Джейсону становится неприятно от моих слов, и как в связи с этим каждая чёрточка его лица и морщинка искажается в обиде или, возможно, гневе, одинаково направленном на всех
— Я не знаю, что говорить…
— А ничего и не надо.
— Просто… это исключительно между вами двумя, — так всё и было, по крайней мере, до тех пор, пока не оказалось, что наши планы всё-таки не совпадали, и что смотрели мы, однако, не в одном направлении, как я до последнего думал, но теперь нас нет, и всё, что было, уже далеко позади. Это прямые последствия любого развода. Кому-то невольно приходится выстраивать общение ради детей, но наша ситуация этого не предполагает. Я бы в любом случае не перестал заботиться о них, а сейчас же с меня хватит и риска случайных встреч с той, которая могла бы мне их дать.
— Это более не так.
— Но, знаешь, ты, по крайней мере, можешь подумать о возвращении в команду.
— Это в Лейкерс что ли? Не смеши меня, — качаю головой я, сжав зубы и стряхнув тяжёлую ладонь со своего нуждающегося в личном пространстве тела, которое сейчас словно загнали в угол и лишили свободы, — я всех бросил и предал, когда поехал за своей женой, а теперь у меня нет ни её, ни работы. Ну разве это не карма? Даже если ты будешь мне рад и уладишь всё с владельцем, ведь я, пожалуй, всё-таки вам нужен, парни больше никогда не смогут мне доверять. Предательство это не то, что можно простить, — ведь в рамках своей личной жизни я уже его не простил, и даже если это ради дела и профессиональных достижений, почему кто-то другой должен забывать о прошлом ради светлого будущего? Пусть в моё отсутствие команда не смогла подняться на первую строчку в турнирной таблице, и в течение сезона несколько ценных игроков получили травмы, это ещё не повод соглашаться на возвращение в свои ряды вчерашнего перебежчика. На однажды продемонстрировавших свои худшие человеческие качества, возможно, уже никогда снова нельзя будет полноценно положиться.
— И всё-таки подумай, Дерек. Ты не единственный, кто провалился в этом сезоне. Карма кармой, но, быть может, это ещё и знак?
— Почему ты это делаешь?
— Потому что не хочу, чтобы ты пропил весь свой потенциал… и чтобы однажды кое-кто обвинил меня в том, что я не сберёг ни его, ни… тебя.
— Уверяю, до меня ей нет никакого дела, — если бы было, она бы по-прежнему носила под сердцем моего ребёнка, но она, можно сказать, собственноручно убила его, когда подписала ему смертный приговор, а я даже не понял, что слова, обещавшие ещё детей, подразумевали появление ребёнка лишь в отдалённом будущем, но никак не в ближайшие семь месяцев. — Лично мне так точно нет.
— Ну как скажешь. Надеюсь, увидимся на тренировке.
Глава вторая
Я сижу почти на самом верху трибуны, одетый в форму цвета золота с написанным фиолетовым тиснением названием команды на майке и толстовку с капюшоном, наброшенном на голову, и от нечего делать наблюдаю за традиционно проходящем в межсезонье отбором в группу поддержки, проходящем на паркете арены. До тренировки ещё вагон и маленькая тележка времени, но я уже на месте, потому что, находясь дома, либо снова начинаю предаваться тоске, либо нет-нет да и склоняюсь к тому, чтобы напиться, но я не дурак, способный разрушить то единственное, что у него ещё есть. Продолжительный разговор, клятвенные заверения и убедительный вид позволили мне восстановить, казалось, навсегда сожжённые мосты, и после длительного диалога с владельцем и его представителями с моей стороны будет невероятной глупостью сделать хоть что-то, что снова очернит меня, нарушит хотя бы один пункт подписанного контракта и приведёт к его немедленному разрыву. Я же здесь, чтобы остаться, а для этого мне ни в коем случае нельзя выходить за рамки правил и обязательств и в целом где бы то ни было представать в негативном свете. Но этого и не будет.