Три месяца, две недели и один день

Шишина Ксения

— Какой же ты всё-таки козёл, — с возникшей из ничего обидой глухо и слишком тихо произносит она, чего на моей памяти никогда не происходило, бросая чёртов лёд куда-то мне под ноги и уже поворачиваясь спиной, чтобы уйти прочь. И мне бы радоваться, ликовать и не мешать, но нечто прежде невиданное заставляет меня в кратчайшие сроки пересечь помещение и надавить рукой на дверь, лишь бы не дать ей открыться.

Это поведение того, кому не всё равно, и, наверное, оно способно обнажить истинное положение вещей и выдать меня со всеми потрохами, но, может быть, где-то в глубине души мне её не хватает. Не на постоянной основе и не изо дня в день, но сегодня, сейчас я тоскую. Если и не прямо по ней, то по ушедшему факту того, что она долгое время была тем единственным человеком, который без устали поддерживал меня, как во времена триумфов и удачных дней, так и в случае с поражениями и невезением, не просто присутствовал, словно предмет мебели, аксессуар или часть интерьера, а действительно представлял собой точку опоры, пусть и без суеты и разведения

влажности вкупе с особой нежностью. Но вот теперь её нет, и от этого ведь так просто не отмахнуться, верно? Оливия почти не готовила за исключением редких моментов вроде какой-либо памятной даты и никогда не строила из себя ту, кем не является, а именно идеальную домохозяйку, и я либо вызывал клининговую службу и повара, либо прибирался и осваивал кухню сам, что по идее должно было меня бесить, но заставляло любить её, такую непохожую на всех остальных, лишь сильнее. Что бы ни говорили другие о том, что женщина должна быть женщиной, имея в виду все домашние обязанности. А ещё она ни разу не потакала ничьим надуманным драмам, которые не являлись действительно трагедией, и это, как ничто иное, мотивировало меня не зацикливаться на прошлом, не смотреть назад, забывать о поражениях сразу же после их детального разбора и анализа и стремиться исключительно вперёд, но почему я не могу точно также со своей личной жизнью? Пройтись ластиком, стереть и забыть. Когда это успело стать таким сложным? Ах, да, тогда, когда я решил порвать со своим гаремом раз и навсегда и выбрал верность, преданность и любовь. Иронично, не правда ли? Быть разрушенным и разбитым той, ради кого всё и затевалось. И ещё ироничнее то, что после всего мне не должно быть до неё ровным счетом никакого дела, но оно, чёрт побери, по-прежнему есть, и это отравляет мою жизнь, но и не желает забываться и вычёркиваться вот так просто. Как будто вы всегда неизбежно будете помнить свою первую любовь, чувства, что она вызывала, и женщину всей своей жизни, утраченную и потерянную. О нет. Нет. Я никого не терял. Это меня лишились, но это не одно и то же, и, тем не менее, вот он я, невольно отождествляющий себя с ней.

— Ты что это, плачешь?

— Тебе показалось, — после незначительной паузы, не смотря на меня, почти выплёвывает Оливия, словно подобное предположение банально оскорбительно для неё, но затем сразу же атакует, — похоже, тебя прилично ударили, но всё равно недостаточно, чтобы поставить мозги на место, — да я и сам не верю в собственные же наблюдения и слова, ведь, как я уже говорил, она всегда такая железобетонная, стойкая и непробиваемая, и слёзы… Мне ни разу не доводилось их видеть, и, должно быть, это просто игра света, но попробуйте донести соответствующую вероятность до моей руки, настойчиво сжимающей правое плечо частично через широкую бретельку блузки, а частично прямо поверх обнажённой кожи, и разворачивающей женское тело лицом ко мне. И вот так я понимаю, что видение влажности в глазах, почти стекающей вниз по щеке, не было миражом и обманом зрения. И что мне делать? Я не умею иметь с этим ничего общего, а даже если бы и умел, мне не хочется, чтобы она почувствовала себя лучше, достигла комфорта и успокоилась. Когда-то, конечно, хотелось, но то было при совершенно иных обстоятельствах и словно в другой жизни, а сейчас я уже ни в чём не уверен.

— Показалось, говоришь? — отпираться теперь бессмысленно. Проглотить эмоции ещё не значит стиснуть их в кулаке и взять под контроль. Пусть она попыталась, но, если представить, сколько слёз может накопиться в организме, учитывая, что в лучшем случае в последний раз ты плакал в очень и очень далёком детстве, когда они иссякнут? Наверняка не так скоро, как хотелось бы, и понимание этого, кажется, не оставляет ей иного выбора, кроме как сдаться.

— Да, представь себе, я, оказывается, тоже на это способна. Давай же, сделай фото, не стесняйся. Уверена, оно всех заинтересует, и выйдет отличная сенсация, а ты неплохо заработаешь на его продаже. Так что? Ты собираешься наконец взять свой сотовый или нет? Потому что если… — слишком много слов, и, как результат, фраза так и остаётся незаконченной, потому как я затыкаю ей рот поцелуем, лишь бы заставить её замолчать, ведь мне противна не только она сама, но и кажущийся теперь отвратительным голос, и ничего больше, но события принимают уж слишком стремительный оборот.

Страсть, вожделение, жажда и притяжение никогда не были нашей проблемой, и я знаю, что должен остановиться, вспомнить её преступление против человечности и жизни и прогнать, но неконтролируемо увязаю в этом, в ней с каждой проходящей секундой, оказываюсь в некотором роде западне, для выхода из которой нужно долго петлять, попадаюсь на крючок, тем самым оправдывая свой всегда бывший жалким и слабым иммунитет перед физическим искушением в её лице. Когда всё заканчивается, я задыхаюсь из-за прямо противоположных эмоций, и потому, что мне хорошо, но больше из-за того, что плохо. Этого ведь не должно было произойти. А я почувствовал неуместное сочувствие, и одно притянуло за собой другое, и всё, что я смог, это лишь повернуть покорившееся тело спиной к себе и до боли сомкнуть собственные веки, только чтобы железно не видеть сбивающих с толку глаз, даже если Оливия вздумает оглянуться на меня, но теперь всё возвращается, да ещё и в двойном объёме. Все дурные вещи, что я испытывал, помыслы, что имел, эмоции, что ощущал. Они словно удваиваются, геометрически прогрессируют и зашкаливают,

но она… Приводя себя в порядок около стены, возвращая перекрутившуюся золотистую юбку на полагающееся ей место и поправляя ткань с чёрно-белым узором, которую мои пальцы стянули ниже грудной клетки и тем самым обнажили грудь, так идеально помещающуюся в мои ладони, она выглядит использованной, обнажённой одновременно и ментально, а не только физически, неожиданно уязвимой и внезапно ранимой со своими суетливыми и разрозненными движениями. Натягивая жёлтые шорты от формы, я словно теряю дар речи и проглатываю язык, по крайней мере, в отношении одной конкретной фразы. Мне ни за что не сказать, что это ничего не значило и не меняет, даже если всё именно так и обстоит. Пусть после разлуки и моей продолжающейся засухи всё и ощущалось гораздо ярче, отчётливее и острее, чем я помню, это лишь секс, не примирение и не воссоединение, которые попросту невозможны, ведь она это всё ещё она, и сделанного ею не возвратить и не отменить. Честным будет всё прояснить прямо здесь и сейчас, но будто принудительно я заговариваю о совершенно противоположных по эмоциональному окрасу вещах:

— Почему… почему ты тут, но не тут? — наверное, это ещё один мой промах, доказывающий, что мне не так уж и безразлично то, что с ней и у неё происходит, обнажающий душу и вскрывающий не такие уж и наплевательские внутренности, но жестокость и грубость… Сейчас это, похоже, чересчур даже для нового-старого меня.

— Нам необязательно говорить друг с другом. В смысле тебе нет нужды делать всё это каким-то сносным. Я знаю, нас больше нет, и тебя тошнит от меня. Это просто случайность. Вероятно, ошибка. Я ничего не упустила? — слова тверды, словно сталь, укол попадает точно в цель, а сердце запинается посреди удара, скованное неприятными ощущениями позора и стыда, и я не знаю, но меня будто распирает от желания загладить вину. Потому что если глаза — это зеркало души, то взгляд Оливии буквально взывает ко мне и молит не соглашаться с ней, молит забрать обратно хотя бы некоторые суждения и оценки, но я не смогу сделать это. В противном случае она подумает, что для нас двоих ещё есть надежда, у неё в голове созреет некий план, а она ведь всегда получает желаемое, и тогда… Нет, мне просто нельзя этого допускать.

— Нет, ничего. Всё именно так. Но всё-таки?

— Я не понимаю, о чём ты.

— Почему ты больше не танцуешь? Отчего не пришла на отбор, если к тому моменту уже находилась в городе и даже была здесь? К тому же Кейт наверняка взяла бы тебя и без него. Просто… Ты ведь выбрала это, но с тех пор ничего, — она отдала предпочтение карьере, отодвинув реально семью к годам тридцати, а то и позже, и разве не странно и противоестественно разрушить из-за чего-то собственный брак и гармоничные отношения и убить частичку себя и мужа, чтобы впоследствии не заниматься тем, что ты любишь якобы сильнее всего остального? Ради чего в таком случае она обрекла меня на то, чтобы вечно с этим жить?

— Потому что не могу. Не с твоим ребёнком внутри меня.

— Что? — не слушай её и не верь ни единому слову. Это просто игра, чтобы привлечь внимание и вернуть пропажу, но я не ключи и не кошелёк, и всё-таки вот он, мой разум, необдуманно и мгновенно цепляющийся за соломинку. — Ты мне солгала? Ты всё ещё беременна? — если так, то срок уже больше четырёх месяцев, и это могло бы объяснить, почему она незначительно, но всё-таки заметно поправилась, но живот с виду плоский, и откуда мне знать, где теперь правда, а где ложь?

— Нет, я тебе не лгала. Я, правда, сделала аборт. А ты ищешь во мне то, чего нет. Но их было двое, и один из них каким-то образом выжил.

— Что?

— Ты сам один из двойни, Дерек. И, полагаю, где-то в районе второго февраля ты станешь папой. Есть ещё почти пять месяцев, чтобы подготовиться. Мои тебе поздравления, милый. Надеюсь, эта новость скрасит твою грусть после проигрыша, ведь здесь тебе никто не помешал добраться до корзины, и твой мяч попал точно в цель.

Глава пятая

— Ты не был обязан готовить.

— Нет, был. Ты моя гостья, так что просто ешь, ладно? — я накладываю ей ещё блинов и добавляю кипятка в чашку и только после всех этих нехитрых манипуляций возвращаюсь на своё место за столом и сам приступаю к еде. Конечно, было бы проще не стоять у плиты, не сводя взгляда со сковородки, а сходить позавтракать в ближайшее кафе или дойти до кондитерской за свежеиспечёнными круассанами или бейглами, как мне уже случалось поступать неоднократно на этой неделе, но мне захотелось… Не знаю, позаботиться о другом человеке что ли. Я от этого уже отвык, а тут такая возможность. Грех ею пренебрегать и не пользоваться.

— А ты милый. И заботливый. Таких ведь ни с того ни с сего не бросают.

— Осторожнее с выражением своих мыслей. Говорить первое, что приходит в голову, не всегда лучшая политика. Так можно наступить на зыбучие пески и угодить в серьёзные неприятности, — понимая, на что она намекает и к чему ведёт, я мог бы велеть ей заткнуться и не лезть не в своё дело или и вовсе выпроводить из собственного дома быстрее, чем она успела бы пикнуть, и выкинуть её вещи из окна второго этажа, но прозвучавшего комментария недостаточно, чтобы уронить моё настроение ниже уровня плинтуса, ведь и без мнения со стороны оно почти всегда находится на соответствующей отметке, так что всё нормально. До тех пор, пока мне успешно удаётся избегать встреч с той, о ком мы фактически говорим, пусть это и порядком изматывает, я буду в целости и сохранности.