Три метра над небом: Я хочу тебя

Моччиа Федерико

Это правда. Поменять небо — это не всегда помогает. То, с чем тебе надо справиться, находится внутри тебя, независимо от того, где находишься ты. И еще. Еще.

Меня это начинает утомлять: никто ничего не знает о Стэпе! Блин, да как же так? Я приняла решение: хочу познакомиться с его матерью. Она-mo уж точно что-нибудь знает!

И еще. Еще. Перелистываю несколько страниц.

У меня получилось. Я познакомилась с ней «случайно» в супермаркете. Может быть, она это поняла…. (надеюсь, впрочем, что нет!) Мы долго говорили… она мне нравится. Такое ощущение, что у нее самой какие-то проблемы, она печальная, хотя со мной очень любезно разговаривала, это классно… Она очень красивая, это точно. Совсем как сын!

Мама заметила. От нее ничто не может скрыться. И еще. Еще.

Я счастлива. Мы с ней подружились. Она мне кое-что рассказала о Стэпе. Мне кажется, я знаю его всю жизнь. Это именно тот человек, которого я бы так хотела встретить! Я безумно счастлива: она сказала, что на следующей неделе он возвращается!

И еще. Еще.

Вот блин! Я все перепутала…

Я приехала в половину девятого утра… Я не поняла, что он прилетает в полдевятого вечера! Надо же говорить: восемь тридцать и двадцать тридцать. Но разве будешь вдаваться в такие детали, если речь идет о возвращении Стэпа!!! Я поехала в аэропорт и ждала его двенадцать часов. И ничего себе не позволила! То есть в какой-то момент Стэп обернулся, но я резко спряталась за колонной, может, он меня и видел! Черт, он почувствовал, что кто-то на него смотрит! У него что, глаза на затылке есть?.. И все же он очень симпатичный. Похудел. Вырос. Он…

Вот дела. Она даже в аэропорт приехала. И еще. Еще.

Сегодня вечером я его прихвачу. Я уже придумала прекрасный план. Днем заехала к нему в гараж. Открыла крышечку бака (Паоло прекрасно мне все объяснил! Паоло молодчина!!!), и так — он останется без бензина. Как бы там ни было, ему придется заправиться. Я слышала в спортзале, что он собирается делать, значит, у него два варианта: остановиться на заправке на Фламинии или на корсо Франча. Но после спортзала хочется сразу прокатиться… меня это устраивает. Ему захочется погонять, такие как он, очень любят пролететь с ветерком на мотоцикле… Ладно, на всякий случай заблокирую замком колонки на обеих заправках самообслуживания. Какая мне разница! Я подожду его на Флиминии, если увижу, что его там нет, вернусь назад на корсо Франча. Идеальный план… Такой упрямец как он, ни за что не даст себя опустить… не столько из-за денег, сколько из принципа! Человек, привыкший надувать…. не позволит надуть себя!

Невозможно поверить. Переворачиваю страницу. И еще. Еще.

У меня все получилось! Ура, ура, ура! Вернувшись домой, я сделала как Джулия Робертс в «Красотке»: крутанула сжатым кулаком у себя перед лицом, чтобы отпраздновать удавшийся план. Я познакомилась с ним! Молодчина, Джин! Минута — и я уже лежала на багажнике с разбитой физией. Пфу пфу! Ну я и попала! Я знала, что он спрятался, но что я могла поделать? Мне нужно было притвориться, что я попалась, а попался-то он! И по-черному!!! Я ждала его два года и еще двенадцать часов в аэропорту. Адская работа. Но я уверена, что это стоило того. Я уверена, что все пойдет как по маслу, как во сне.

18 сентября.

Вааау! Все прошло отлично, да что там отлично, — превосходно!!! Я прошла пробы на телевидении, где работает он. Обалдеть! Я сделала это! Даже не ожидала. Но самое интересное, что и Эле прошла! Это она-то, которая ни разу в жизни не прошла ни одну пробу. Стэп… Может, он приносит удачу? В одном я уверена: я буду видеть его каждый день. Все это в высшей степени справедливо… слишком клево. Слишком классно. В общем, иногда есть справедливость в этом мире! Я все еще не верю… короче, вот для тебя мое стихотворение!

Стэп, я всегда тебя хотела. Я мечтала об этом во сне и наяву. Я так тебя хочу. Я так тебя хочу, что представляю это себе, С дикой силой — оттого, что пока не знаю как это делается. Я тебя хочу. Мечтаю о поцелуе, которого пока тебе не позволила. Я тебя хочу. Мечтаю о любви, которой еще ни разу не было в моей жизни. Я тебя хочу, хотя еще ни разу тебя не поцеловала. Я хочу тебя, всего тебя. Твои неудачи, твои успехи, твои ошибки, твои печали, твои сомнения, мысли, которые были у тебя в голове и которые, я надеюсь, met забыл, мысли, о которых ты еще ничего не знаешь. Я тебя хочу. Я так хочу тебя, что мне всего мало. Я тебя хочу, и даже сама не знаю, почему… Уффф. Я ТЕБЯ ХОЧУ.

Вдруг я слышу как хлопнула дверь. Резко оборачиваюсь. На пороге комнаты стоит Джин. За ней маячит Паоло.

— Извини, Стэп, ее невозможно было остановить. Она влетела в дом как ракета и…

Я поднимаю руку. Паоло понимает. И замолкает. Ничего больше не говорит. Так и стоит тупо на пороге. Джин входит в комнату. Она смотрит на меня, но при этом как бы и сквозь меня. Ее взгляд скользит мимо, как будто она что-то ищет. Тайна ее любви раскрыта. И даже больше… Глаза у нее грустные. Заплаканные. В них нет ни тени улыбки. Такие красивые. У меня сжимается сердце. Потому что от нее исходит свет, который мне так хорошо знаком. Я вижу все, что я пережил, через что прошел, что безвозвратно потеряно.

— Джин… я…

— Ш-ш-ш, — она подносит палец ко рту, как маленькая девочка. Закрывает глаза и мотает головой. — Не говори ничего, прошу тебя… — она берет дневники. Пересчитывает и кладет в сумку. И выходит, не говоря ни слова, ни разу не обернувшись.

79

Церковь. Гроб. Кругом сотни людей. Одни стоят, другие сидят, третьи прислоняются к маленьким старинным колоннам, потемневшим от времени, от горечи выслушанных молитв, нижайших просьб, пережитых страданий. А теперь еще и моя боль прибавилась. Здесь. Сейчас. Боль от того, что я не сумел стать действующим лицом своей собственной жизни, от того, что я только зря потратил время… и на что? На то, чтобы судить. Я судил маму. Никак не могу понять, как тогда-то я этого не понимал? Внезапно до меня доходит, что все у меня было в руках, но из рук выскользнуло. Кем же я был ослеплен, отчего я впал в такую слепую ярость? И только сейчас я осознал, как же я был неправ. В своей примитивной роли. От меня ведь ничего не требовалось, ничего, кроме молчания.

Не реагировать. У меня ведь ни положения особого не было, ни права, ни разрешения, и вообще… Ничего. Ничего, что бы могло мне дать это право. Прощать. А кто я такой, чтобы прощать? Кто мы такие, чтобы прощать, почему это мы облекаем себя такими полномочиями? И вот именно я, такой упрямый эгоист и слепец, пожелал быть судьей. Без всякого на то права, не имея никаких заслуг, вообще — ничего. Какая самонадеянность. Откуда она взялась: из морали самой отстойной буржуазии? И что еще хуже: я не только присвоил себе это право — прощать, но и не знал даже, как это делается. Не прощать. Вот. И теперь я пришел в эту церковь. Я молчу. Мне ужасно плохо. Нет ничего хуже, чем понимать, что твоя жизнь протекла сквозь пальцы как простой песок, который, как ты думал, принадлежит тебе, а на самом деле он тебе больше не принадлежит. Как будто бы ты стоишь крепко на ногах, и вдруг дует ветер, и ты его раб, и он за тебя все решает. У меня в руках больше ничего нет, ничего не осталось. И мне стыдно. Оглядываюсь по сторонам. Отец, брат, их подруги. Даже Паллина, Луконе, Балестри и другие мои друзья. Кого-то нет… А кто-то, наоборот, пришел без всякого приглашения. Но мне не хочется ни о чем думать О том, что надо делать дальше, о формальностях о правильном выражении лица, потому что никому никогда не хватает смелости быть до конца естественным, потому что никто не знает, что нас ожидает Нет. Не хочу об этом думать. Не сегодня. Тем более, что вокруг — столько людей, чьих имен я даже не знаю. Далекие родственники, двоюродные братья и сестры, дяди, тети, друзья семьи, люди, что смотрят с выцветших фотографий, слабые воспоминания семейных праздников, прошлых встреч, более или менее радостных улыбок и поцелуев сам не знаю из какого далекого прошлого. Священник прочел отрывок из Евангелия. Теперь он что-то говорит. Пытается объяснить мне, насколько все, что сейчас происходит, благотворно для нас. И для меня. Но я не могу его слушать. Нет. Не получается. Моя боль слишком сильна. Я не могу думать, понимать, соглашаться… Как все это может быть благотворным для меня? Как, каким образом, по какой такой причине? Он произнес что-то, рассказал историю, пообещал мне что-то… но так и не сумел меня убедить. Нет. Только в одном я уверен. Моей мамы больше нет. Только это мне понятно. И этого мне достаточно. Вернее, мне этого недостаточно… Мама, я скучаю по тебе. Мне так не хватает времени, чтобы вернуться в прошлое, чтобы суметь сказать тебе то, что я понял. И я говорю это сейчас, про себя. Но ты меня слышишь. Играет орган. И из глубины церкви выходит Джин. Она одета в темное, идет молча. Проходит вдоль арок, ее почти никто не замечает. Кроме меня. Потом осторожно прислоняет к алтарю венок из цветов и смотрит на меня. Издали. Молча. Ее лицо ничего не выражает. Ни улыбки, ни упрека. Ничего. Ничего не выражающий взгляд. Она выше всего, она способна не смешивать боль и сострадание с чем-то другим. Последний взгляд. И она возвращается в глубину церкви. Некоторое время спустя все заканчивается. Я ищу ее у выхода, но ее уже не видно. Я потерял ее. Навстречу мне идут люди, они обнимают меня, что-то говорят. Пожимают мне руку. Но я ничего не слышу, не понимаю… Пытаюсь улыбаться, благодарить, не плакать. Да, особенно трудно не плакать. И мне не удается. Мне не стыдно. Мама, я по тебе буду скучать. Я плачу. Навзрыд. Это выход эмоций, освобождение, это потребность снова стать маленьким и ощутить любовь, вернуться назад, не расти больше, и снова получать ее чистую любовь… Кто-то обнимает меня, держит меня за плечи, сжимает меня. Но это не ты, мама. Это не можешь быть ты. Я прислоняюсь к стене, наклоняю голову. Я прячу лицо и слезы. Как бы я хотел, чтобы не было так поздно. Прости меня, мама.

80

Несколько дней спустя. Когда испытываешь такую боль, уже нельзя понять, где ее истинный источник. Она приходит без предупреждения. Накатывается, как большая волна, накатывается на тебя сзади, опрокидывает, у тебя перехватывает дыхание, и она выбрасывает тебя на мокрый песок — на те следы твоей жизни, что казались недавно такими четкими. Но это не так. Они уже размыты. Дни напролет я провожу перед ее парадной. Вижу, как она выходит из дома, каждый день — разная. Красивая. Просто красавица. Небрежная, смущенная, элегантная, с волосами, собранными в хвост, с волосами распущенными, развевающимися на ветру, свободными, непокорными. С двумя хвостиками, в платье в цветочек, в чуть спущенном комбинезончике, в идеально сидящем костюме, в голубой блузке с опущенным воротничком и темно-синей юбке. В светлых укороченных джинсах, в рваных джинсах с яркими швами, во всех своих нарядах, полученных через «Yoox». Со всевозможными аксессуарами. Разных цветов. Каждый день — полет фантазии. И из парадной она выходит всякий раз по-разному. Но все же есть нечто, что в ней не меняется. В ее глазах, на ее лице — следы недавно перенесенного горя. Как будто чудесный сон прерывался внезапно хлопнувшей ставней.

Невнимательная жизнь задела локтем ее счастье. И виновник — я. Я не могу найти себе оправданий. Я могу лишь надеяться, что она когда-нибудь меня простит. Вот. Я вижу, как она выходит. Вижу, как проходит мимо. Садится в машину. И впервые за все эти дни, что я прячусь в тени, я делаю шаг вперед и встречаюсь с ней взглядом. Я овладеваю ее глазами. На минуту они — мои. И смущенно улыбаюсь. И начинаю говорить: объясняю, рассказываю, стараясь не отпускать ее глаз. Говорю одним взглядом. Ее глаза молча слушают меня. Мне кажется, они понимают, всерьез вслушиваются в то, что говорят мои. И это молчание, состоящее из тысячи слов, такое напряженное, прерывается. Джин опускает глаза. Словно ищет чего-то. Помощи. Улыбки. Каких-ни-будь слов, которые выразят все и будут кстати. Но ничего не находит. Ничего. И тогда она снова смотрит на меня. Чуть качает головой. На ее щеке появляется легкий намек на улыбку — тень надежды. Как будто она говорит: «Нет, не сейчас. Еще слишком рано». Во всяком случае, мне хотелось бы думать, что это именно так. И уходит прочь, устремляясь к тому, о чем мне не дано знать, — к новой жизни, ожидающей ее, к новой мечте, однозначно лучшей, чем та, которую я у нее украл. И она права. Она достойна ее. А я остаюсь один, в полном молчании. Закуриваю. Делаю три затяжки и выбрасываю сигарету. Ничего не хочу. Но тут же понимаю, что это неправда. И вынимаю еще одну.