Три метра над небом: Я хочу тебя
Шрифт:
— Скаури? Да, вот. Скаури. Третий этаж.
— Спасибо.
Собираюсь подняться на отделение. Но едва лишь я отошел от поста, скучающий медбрат вдруг просыпается и останавливает меня.
— Нет, к ней нельзя. Посещения с трех часов.
Он смотрит на часы у меня за спиной.
— Еще примерно через час. Подожди на улице.
— Да, я знаю, но моя мать…
— Понятно. Но мне плевать. В три часа — правило для всех.
Вспоминаю записку Паоло: «Приезжай, пожалуйста, как можно быстрее». И мне по фигу. Я хватаю его за горло правой рукой и толкаю со всей силы. Он долетает до ближайшей стены, и там я его достаю. Снова зажигаю рукой его горло.
— Я должен увидеть свою
Я повторяю слово, написанное Паоло, в надежде, что это даст нужный результат. Медбрат хочет что-то сказать. Я медленно отпускаю руку. Он переводит дыхание и бурчит:
— Третий этаж, — и кашляет. — Сто четырнадцатая кровать, — и снова кашляет. — Иди, давай.
— Спасибо!
И я быстро ухожу, пока он не передумал, пока он не сказал или не сделал чего-нибудь положенного по инструкции, что, как мне кажется, сейчас было бы большой ошибкой. Впрочем, я и сам совершил ошибку. Слишком серьезную. Сто двадцать, сто девятнадцать. Направо и налево. Прохожу мимо нескольких кроватей, на которых лежат больные, мимо нескольких жизней, висящих на волоске над пропастью. Какой-то беззубый старик кивает с улыбкой. Я силюсь найти для него слова, но в голову ничего не идет. Сто шестнадцать. Сто пятнадцать. Сто четырнадцать. Вот она. Мне страшно подходить. Моя мама. Я вижу ее, она лежит на простынях, бледная, такая маленькая, я и представить ее такой не мог. Моя мама. Похоже, что-то ей указало на мой приход, какой-то шорох, хотя я подошел очень тихо. Может быть, она услышала стук моего сердца: оно сильно забилось, когда я увидел ее такой. Она поворачивается ко мне и улыбается. Приподнимается на локтях. Но неожиданная боль пронзает ее, и она отказывается от этой мысли. Она слабеет от произведенного движения и снова падает на подушку, в смущении глядя на меня. Я подбегаю. Тихонько беру ее под спину и аккуратно двигаю к изголовью. Помогаю ей, стараясь не касаться бесчисленных проводов, свисающих с какого-то аппарата и заканчивающихся у нее на руках. Она морщится от боли. Но только секунду. Все прошло. Улыбается мне, а я беру свободный стул у соседней кровати и сажусь рядом с ней, у ее изголовья, чтобы ей не пришлось говорить громко, чтобы она больше не уставала.
— Привет.
Она пытается что-то сказать, но я прошу ее помолчать, поднеся палец к губам:
— Ш-ш-ш.
Мы некоторое время молчим. Потом, кажется, ей стало получше.
— Ну как ты, Стефано?
Жесть какая-то. Это она спрашивает у меня. И мягко улыбается. Она смотрит мне в глаза, ища ответ. Я пытаюсь что-то сказать, но слова застревают у меня в горле.
— Хорошо.
Я говорю то, что первое пришло на ум. Более длинное слово рассыпалось бы у меня на зубах, как хрупкое стекло. И моя боль рассыпалась бы на тысячу кусочков, как тончайшее зеркало, в котором отражается вся наша жизнь, моя и мамина. Ее слова, ее смех, ее шуточки, ее нагоняи. Ее стряпня, ее прихорашивание перед зеркалом. Мама. Я бессознательно делаю то, что она столько раз делала со мной. Я беру ее за руку. И она сжимает ее. Я чувствую, как похудели ее пальцы, на них болтается несколько колец, кожа висит складками на тоненьких косточках. Я подношу ее руку к губам и целую. Она тихонько смеется.
— Это что, поцелуй прощения?
— Ш-ш-ш, — я не хочу говорить. Я не могу говорить. — Ш-ш-ш.
Кладу щеку на тыльную сторону ее руки. Мне спокойно на этой живой подушке, маленькой, но наполненной любовью. Моей, ее? Не знаю. Я так и сижу, отдыхаю, глаза закрыты, на сердце легко, на глазах застыли слезы. Она гладит мне голову другой рукой и нежно перебирает мои волосы.
— Ты прочитал книгу, которую я тебе подарила?
Я
И чувствую, что она улыбается.
— Значит, ты понял, как бывает на свете? Твоя мама — женщина, такая же, как все… Может быть, более ранимая.
Я молчу. Жду какой-нибудь помощи, хоть чего-нибудь, не могу больше. Я кусаю себе губы, сдерживая слезы. Помогите. Кто мне поможет? Мама, помоги мне.
— Я ошиблась, это правда, Господу было угодно, чтобы именно ты это обнаружил. Но это было слишком тяжелым наказанием. Потерять из-за этой ошибки сына.
Я поднимаю лицо, у меня даже получается улыбнуться. Я спокойный, сильный — такой, каким меня хотела видеть она, каким меня сделала она, моя мама.
— Но ты меня не потеряла. Я здесь.
Она улыбается. Ей удается протянуть руку и погладить меня по щеке.
— Значит, я тебя снова нашла.
Я улыбаюсь в ответ и киваю.
— И снова тебя потеряю.
— Да почему? Нет… вот увидишь, все будет хорошо.
Мама закрывает глаза и качает головой.
— Нет, мне сказали. Я снова тебя потеряю.
Она замолкает. Некоторое время смотрит на меня, потом тихо-тихо улыбается. По ее лицу я вижу, что она счастлива видеть меня здесь, рядом. И тут она снова морщится от боли, которая гложет ее изнутри. Она закрывает глаза. Боль прошла. Мама снова с улыбкой смотрит на меня.
— Но теперь это случится не по моей вине.
Что тут скажешь. Я хотел бы найти какие-то слова, вернуться назад, в прошлое. Извиниться за то время. Я хотел бы не входить в тот дом, не заставать ее с другим мужчиной, не мешать ей, не причинять ей страдания, я хотел бы оказаться в том времени, чтобы суметь понять, принять, простить. Но я не могу. Не могу говорить. Единственное, на что я способен — это сжимать ее руку, не сильно, чтобы то, что я сейчас обрел снова, не рассыпалось. Но она спасает меня, помогает мне еще раз. Но ведь она моя мама. Мама.
— Давай поговорим о том, что нас разлучило.
Она застает меня врасплох.
— Давай не будем притворяться, что ничего не было. По-моему, нет ничего хуже, чем делать вид, что ничего не случилось. Если ты здесь, это значит, что, так или иначе, ты это пережил.
Я по-прежнему молчу. Тогда она еще раз пытается помочь мне.
— Ну ладно. Мне кажется, что в Америку ты уехал не по моей вине, ведь правда? — она улыбается.
И эта ее улыбка все решает.
— Я хотел устроить себе небольшой отпуск.
— В два года? Неплохо. В любом случае, мне жаль, что все так случилось. Твой брат ничего не понял. Твой отец не захотел понять. Это он должен был оказаться на твоем месте. Там кое-что случилось раньше…
Мама прерывает речь. Улыбка ее становится болезненной. Так внезапно набегает на прибрежный песок легкая волна. Но тут же отходит. И мама снова открывает глаза. И пытается улыбнуться. У нее получается. — Вот видишь, мне не надо об этом говорить. Тем лучше. По крайней мере, о нем у тебя сохранятся лучшие воспоминания. Во всем виновата я, это я разрушила все, и справедливо, что сама расплачиваюсь за совершенное.
Снова волной накатывает боль. На этот раз сильнее. Я придвигаюсь к постели.
— Мама…
— Ничего-ничего, все хорошо, спасибо… — она делает глубокий вдох. — Мне дают очень сильные лекарства. Иногда я чувствую, что проваливаюсь куда-то. Вижу сны, даже если не сплю, а потом ничего не чувствую. И становится хорошо. Наверное, это наркотики. Теперь я понимаю, почему вы, молодые, начинаете их принимать. Они заставляют забыть о любой боли.
— Я никогда их не пробовал.
— Я знаю. Ты научился жить рядом со своей болью. Но теперь хватит. Не пускай ее к себе. Пусть к тебе вернется твоя жизнь.