Три метра над небом
Шрифт:
– Ты говори, говори, да не заговаривайся.
– А то что?
– А то, что по харе заеду. Тогда посмотрим, у кого она страшнее будет.
– Оно-то, конечно, сила есть, ума не надо. Ты бы лучше сена накосил. Машке зимой кушать будет нечего. А чем дитя тогда кормить-то?
– Твоё дитя скоро под потолок вымахает, а все к мамкиной юбке льнет.
– Тебе лишь бы спихнуть мово ребенка. И меня заодно с ним. Чего на околицу кажный вечер таскаешься? Я-то знаю. Чешется у него.
За разговорами баба не
Сева подхватил ведра и коромысло, выскочил из избы. Ему бы успеть хотя бы разочек сходить на реку: очень он обожает, когда родитель бьет мамку. Патология? Определенно, но он этого слова не знает.
Пока каша поспевает в печи, баба успевает сходить в огород и надергать лука. Это у них заместо зубного порошка. Полость рта дезинфицирует очень хорошо. А вонь? Так оно же не дерьмом пахнет. У мужика свои заботы. Нет, не побрить щетину и не сходит до ветру. Ему бы успеть хлебнуть бражки. Баба три дня как поставила, подоспела бражка-то.
Сева в этот час корячится с двумя ведрами на коромысле, подымаясь по узкой прогнившей (а кто её ремонтировать-то будет) лесенке. Шаг – скрип, другой – треск. Дотрещался, на одной из ступеней нога парня проваливается в доску, и она больно ранит, до крови, щиколотку мальчишки. Тут уж не до ведер, удержаться бы. Как ни старается Сева, а удержаться не может и кубарем летит вниз. Ведра, разбрызгивая воду, летят следом. Трамтарарам. Но кто услышит, как кричит мальчик и звон ведер? Село-то наверху, и отгорожено от реки кустарником.
Вот ведь загадка, ничуть не менее загадочная, чем идолы острова Пасхи или те же пирамиды фараонов. У нас тут гранитные валуны разбросаны по берегу реки. А она-то в низине. А село-то наверху. Вот мы и спрашиваем, как новоселы (в Америке таких прозвали пионерами) поднимали отсюда громадные булыганы на высоту в три, а то и четыре этажа городского дома для того, чтобы эти камни уложить в фундаменты их изб.
К чему это мы? Ах, да. Сева скатился по лестнице да самого низу, до того места, где эти самые камни лежат. Удар пришелся на позвоночник.
И чтобы вы знали, limbus vertebrae окостеневает за счет самостоятельных ядер окостенения, появляющихся в возрасте 6–8 лет у девочек и 7–9 лет у мальчиков и синостозирущих с телом позвонка в 23–26 лет. Сращение крестцовых позвонков происходит годам к пятнадцати, а то и к двадцати пяти.
Вы ни черта не поняли? А вам и не надо ничего понимать-то. Тут главное в том, что Севе пятнадцать лет. Так что его крестцовые позвонки могли не успеть срастись. И тем более окостенеть. Удар об камень, которому лет тыща, пришелся как раз по крестцу. Сева как упал, так и остался лежать. Речка плёскает, рыбка выпрыгивает – к дождю это, а Сева лежит. Молчком лежит, так как потерял сознание. А тут что: кричи не кричи – никто не услышат. Разве
В избе Севиных родителей разворачиваются не менее драматические события. Выпив кружку браги, утерев рот рукавом, мужчина благородно отрыгнул. Лучше бы он сдержался: в избу в тот миг вошла жена его.
– Оно-то, конечно, мы с утра лакаем брагу. Не дождаться, когда самогон будет. А кто сено приготовлять будет? Кто баню топить будет? Спровадил дитя за водой, а сам лакает брагу. И рыгает, как свинья.
Женщина подходит к печи, и ухватом намеревается достать чугунок с кашей. Известно дело, в печи очень жарко, и каша аж парит.
От слов женщины мужчина рассерчал сильно, к тому же вспомнил он её влажную спину и кое-что еще малоприятное.
– Это я свинья-то?!
Он встает, ноги ещё крепки, и идет к жене.
– Это я свинья? Повтори!
– Как есть свинья. Рожу не умыл, а уже пьянствуешь.
– У-у-у сука.
Хотел ударить по лицу, но женщина увернулась, и удар пришелся по горшку. Вся, как есть, каша выплескивается женщине на пузо, и затем на голые ноги.
Тут она закричала.
– У-у-у! Убил!
– Чего орешь, как порося недорезанный. Кто убил-то? Кого убил? Тебя что ли?
За тыном в тот час соседка вышла из своей избы кур кормить: цып-цып-цып.
Она своего петуха сберегла и потому всегда при яйцах.
Услышав крик соседки, она не бросилась на помощь. Зачем это?
– Убьет, как пить дать, убьет. Такой мужик, такой мужик.
Соседке сорок лет, пять лет как муж, собрав котомку, ушел из села, и где он теперь – один Бог знает.
– Убьет и прав будет. Эта сучка совсем оскотинилась. Лень до уборной дойти, тут и ссыт.
Так она рассуждает и кормит кур, а женщина с ошпаренными ногами выбегает из избы. За нею муж.
– Беги, беги. К реке беги.
Так и побежали – она впереди, задрав юбку, и он позади с горшком в руке.
Вторая соседка, что справа, услышав крики, тоже вышла во двор.
– Это чего было, Федора?
Спрашивает соседку, кормящую кур.
– Федул побежал добивать соседку.
– Доигралась Парасковья. Как думаешь, на смерть прибьет? Или так, изуродует только?
– По мне, так пускай уж убил.
– Стерва ты, Федора. Я давно за тобой наблюдаю. Так и норовишь затащить Федула в койку к себе.
Женщины продолжают обсуждать свои насущные проблемы, а Федул догнал-таки жену.
– Стой, дура. Споткнешься, костей не соберешь.
Ох, напрасно так сказал. Как говорится, под руку. Вернее, под ногу. Правая нога Парасковьи попадает в ту щель, в которую раньше попал её сын Сева.
Определенно сейсмологическая станция зарегистрировала малое землетрясение, когда женщина приземлилась рядом с сыном. Ей свезло больше: она о камень не ударилась.