Три метра над небом
Шрифт:
– Совсем народ оскотинился. Вместо того, чтобы делом заниматься, они грешат где попало.
Время неумолимо. Косари вернулись в свои дворы, их жены готовят ужин. Пастух пригнал стадо в село, пришло время вечерней дойки.
А в семье Парасковьи и Федула полный разлад.
Сева успел обмочиться, его дед-отец выпить припасенную им самогонку, сама хозяйка еле-еле добрела до кровати и рухнула рядом с сыном. Сотрясение мозга все-таки.
А что Федул и соседка? А чего им? Они утомленные лежат на траве. Удовлетворенные и умиротворенные. А побои? Заживет! Главное они довольны собой.
– Вёдра надо бы найтить.
– Сдались тебе эти вёдра.
– Тебе-то что, ты мужик. А нам, бабам, без ведёр никак в хозяйстве не обойтись. Молоко куда доить-то? А корм свиньям, где запаривать? Никак нельзя.
– Так вёдра-то не твои, а мои.
– А ты думаешь, к дуре Парасковье вернешься?
– Почему нет то?
– А потому, что Парасковья твоя не с одним тобой трахается в доме своем.
– Мели, да знай меру.
– Дурак ты, Федул. Как ты за околицу на свою рыбалку, они с твоим отцом в кровать другой рыбалкой заниматься. И Севка от него, а не от тебя. Так что как ни крути, а чужой ты в своей избе. Папаша твой тот ещё ходок был. Полсела от него понесло.
От удара Федула Федора на этот раз увернулась. Страсть-то прошла. Сколько можно?
– Беги, беги, лахудра. Ищи мои вёдра. Все равно отберу. Право имею.
– А ты беги к своей бочке с говном. Парашка скоро лопнет.
Разошлись недавние партнеры по сексу. Это мы так выражаемся. У них для этой ситуации есть другое определение, но мы воздержимся его произносить.
В избе Парасковьи смрадно. Пахнет мочой и дымом. К этому добавим запах перепрелого пуха матраса и тяжелого перегарного от самогона. Отец Федула зашел в избу и тут же вышел.
– До чего оскотинилась баба. Спалю к ё-ной матери избу. Не отмоешь уже.
Все бы кое-как, но корове не объяснишь же, что у людей такая вот закавыка в жизни вышла, что хозяйка головой стукнулась и что изба чуть не сгорела. Ей с полным выменем стоять тяжело. Ждала, ждала и не утерпела – начала мычать, что выть.
– Что баба, что скотина, один черт, им бы повыть.
Отец Федула, выпив самогону, вышел из избы и теперь курит. Корова мычит, надрывается, а свекор дымит и в ус не дует. До чего же у него нервы крепкие. Он таков был и тогда, когда пятнадцать лет назад, застав жену свою в сарае с соседом в неприличном виде, то есть жопа соседа была усыпана прыщами, ни один мускул у него на лице не дрогнул, всадил нож промеж его ягодиц и ещё повернул пару раз для пущего эффекта. А жену отволок в избу и бил долго. До тех пор бил, пока у неё изо рта кровь не пошла. В ту пору как раз родился Севка. Сын его от Парасковьи, а Федул, тоже сын, но от жены, тот год как раз уехавши был с мужиками на шабашку, не в том смысле, что воровать, а в том, чтобы на стороне деньгу заработать. Так что хозяину, по ту пору единоличному, от болезни жены убытку не было – невестка восполняла.
Кстати, Парасковьей её обозвал он, на самом деле имя ей Параскева.
Мычание коровы услышала другая соседка, та, чья изба слева.
– Христа на вас нет. Почто животное мучите?
– Кто
– Знаю я, к чему ты, старый хрыч, приспособлен. Девок портить ты приспособлен. Одной ногой в могиле стоишь, а туда же, все под юбку норовишь залезть.
– К тебе под юбку залезешь, ни в какой бане не отмоешься.
– Не тебе говорить. Я твой хрен ни в жизнь к себе не пущу. Помоечник ты, пихаешь в любую щель.
Ограниченность интересов сельчан обусловлена их почти абсолютной оторванностью от внешнего мира. Как в прошлом году после урагана оборвало электричество, так до сих пор оно не восстановлено. Денег, видишь ли, нет. На все есть деньги, а на столб и провода – нет. Зато в остатке раз в неделю завозят сюда водку и вино. Хватает ровно на два дня. Но это не огорчает сельчан. А для чего картошка?
Нет в селе другого развлечения, кроме как выпить и заняться блудом. Одно странно – как бы много времени они не занимались сексом, а детей мало. Не родят бабы, и все тут. Мудра мать Природа.
– Папаша, Вы что тута сидите? Чего в избу не идете?
Подошел Федул. У него ноги и кулаки болят, у него желание крепко выпить и завалится спать.
– Не твоего ума дело. Где хочу, там и сижу. Лучше на свою жену погляди. Избу чуть не спалила, сына изуродовала. Шляешься незнамо где.
За сыном не заржавеет. Куда ушли обычаи пращуров – уважительно относиться к родителям?
– Это ты шляешься по лесу. А мы тута работаем.
– Оно и видно, как вы работаете. Корова не доена, сена нет. Огород зарос. Как зимой жить-то будете? Крыша и та шифером крыта. Раньше солому скармливали.
Из избы послышался голос Параскевы.
Что-то голосит, а что не разобрать.
– Во, вишь, как голосит, как нетельная корова.
Темнело, село затихало. И лишь на подворье Федула и Параскевы неспокойно. Мужики ругаются между собой, баба голосит в избе, а корова изошлась мыча. Мальчик Сева затих, и невдомек матери поглядеть, что с сыном-то.
И одна Федора находится в состоянии благости. И она не минула той злосчастной ступеньки, но так как весом она уступает Параскеве, то «полет» её вниз происходил легче. Ну и что, что слегка ударилась головой. Но и голова у неё крепче. Приложила к затылку холодный окатыш и отпустило.
Сидит она на валуне, на берегу реки, ноги опустила в воды её и тихо напевает песенку:
– Топится, топится в огороде баня. Женится, женится мой милёнок Ваня. А у кого какая баня, у меня с белой трубой. У кого какой залётка, а мой самый дорогой. Не успела моргануть, да убежал уже к другой. До свиданья, Ванечка, да я тебе не парочка.
Сверху донеслось:
– Сидит Ванька у ворот, широко разинув рот, а народ не разберет, где ворота, а где рот.
Это пастух, отогнав стадо в село, вернулся к реке искупаться.
– Отдыхаешь, Федора, от трудов праведных? То-то я гляжу, рожа у тебя такая, будто телега по ней проехала.
– С лица не пить. Тебе чего надо-то?
– Вот искупаюсь, а потом скажу, чего надо.
– Мне ли не знать, чего вам, кобелям, надо. У тебя не смылится, а у меня не порвется.
– Сама сказала.