Три недели из жизни лепилы
Шрифт:
Новый свет — одна из балашихинских окраин — представляет собой нагромождение типовых бетонных коробок и отделяется от поселка Объединение речкой Вонючкой. Все речки города вытекают с фабрично-заводских подворий и носят это название. А может, существует только одна Вонючка, которая петляет по России, ширясь и крепчая новыми запахами. Образуя запруды, на первый взгляд пригодные для купания.
Мир тесен, Балашиха еще теснее. Я встретил Славу Пекаря.
Фамилия это, кличка, бывшая профессия или особый признак национальной принадлежности, мне неизвестно. Но помогает он мне здорово. Когда-то я пристроил его жену Марину
— С работы?
— Ага.
— Когда успел?
— Вчера на дежурстве. Утром добавил.
— Везет вам, медикам. Дежурства…
Слава вздохнул. Завидует. Даже не мне — расхожему представлению о врачах, изнывающих от дармового спирта и фигуристых медсестер, которые готовы отдаться на казенной койке первому встречному в белом халате.
Сам Слава в настоящее время торгует на привокзальных рынках штанами а-ля импорт, которые они с Мариной сами и шьют.
Мы договорились на пять. Ни мне, ни ему не хотелось шкурить полки на лоджии.
Дома я завалился в койку и проспал до половины пятого.
Повинуясь зову армянского будильника, проковылял в ванную комнату.
Там намылил свою тридцатичасовую щетину, в миллионный раз изучая в зеркале до боли знакомое продолговатое лицо. Короткая псевдоармейская стрижка, высокий лоб, негасимый блеск больших карих глаз, широкий нос с горбинкой (я хищно раздул ноздри), аккуратные усики, чувственные губы, мужественный подбородок. Благородная бледность улетучится после моего видавшего виды «жилета».
Захватив с собой бутылку коньяка, подаренную редким благодарным клиентом, ближе к половине шестого я стоял перед дверью Славиной квартиры.
После теплых приветствий — компания не собиралась недели две — Слава повел меня в ванную «показать новую сушку». В ванной у него стоит двадцатилитровая бутыль домашнего вина. Грамотно — после коньяка оно бы не пошло.
Рыжий Руслан — Маринин сын от первого брака — катал по полу машинки. Малышка безмятежно спала в коляске.
Ближе к завершению первой бутылки мужская половина почувствовала назревшую необходимость покурить. По дороге на балкон — застекленный, обшитый дубом, с откидными сиденьями и столиком — Слава прибавил громкость на своем музыкальном центре.
Слава курит только когда выпьет, но у него всегда в наличии хороший ментоловые сигареты. Поэтому я решил повременить с сушеной на сковородке «столицей». Под легким «шафе» (под другим я его не видел) Слава вспоминает минувшие дни. Я знаю Славину эпопею наизусть.
В семидесятых (годы
Успел изучить все «тринкхалле» и нудистские пляжи в округе. Подружился с восемнадцатилетней арийкой. Был принят (и весьма благосклонно) у нее дома.
Обещал жениться. До сих пор локти кусает. Военной авиацией Слава переправил в Союз кучу шмоток и гору мебели. Впоследствии мебель вместе с двухкомнатной квартирой досталась первой жене.
В каждом слове сквозила ностальгия — по чистым улицам, аккуратным садикам, белым салфеткам, картонным кружкам под пивные кружки и раскованным девушкам.
На родине все было так же, как и раньше, только еще хуже.
Украдешь там, украдешь здесь. Да по мелочи — посадить могут, да побыстрее — опередить могут.
Все попытки вырваться еще разок, хоть на годик — посольским слесарем, электриком или дворником — ни к чему не привели. Не было ни таких друзей, ни таких рублей. Но осталась память, которая помогала жить, шить, пить (но не спиваться) и собирать такие кресла и диваны — прямо со страниц «Peter Justesen».
И еще гордость — все-таки это не приснилось.
А что интересного могу рассказать я?
Могу про Юлика, который последние годы руководил отделением только на бумаге, гримируя плавно сменяющие друг друга запои под микроинфаркты и пневмонии. Администрация в курсе и, не видя перед собой заведующего, способного постоять за свое отделение, имеет нас, как хочет. Обвиняет в чужих осложнениях, лишает премий за обнаруженные на многоразовых эндотрахеальных трубках бактерии. Так обеспечьте одноразовыми, мать вашу!
Параллельно нас стравливают с другими службами. Дело нехитрое: в январе продовольственные заказы спускают на анестезиологию (на всех остальных — собак), в июне — на нефрологию, в ноябре — на урологию. И так далее. В духе товарища Цезаря.
Могу про «старую гвардию», которая нашла себе новую мишень.
Теперь на утренних конференциях вместо Мамчина треплют Таню Сомакову. Таня — анестезиолог от Бога — с головой, руками и хорошей реакцией, с чутьем, в конце концов. Она вытаскивает таких больных, на которых сотрудники со стажами и категориями с готовностью ставят крест. Не всех, конечно…
Могу про то, как Любовь Матвеевну из «травмы» в молочном магазине чуть не сбила с ног Парашка, бросившись на грудь со слезами и криком «Еще один! Ну почему?!» Про парня, которые лег в «ортопедию» исправить контрактуру на безымянном пальце (собрался жениться, а кольцо не налезает) и умер под наркозом. Про нейрохирурга, которому родственники кавказской национальности после неудачной операции выбили глаз. И не кулаком — картечью.
Все это никому не интересно.
Я курил и слушал, а когда Славино красноречие иссякло, вставил «бородатую» байку из жизни второй подстанции.
Скоровспомощники подобрали алкаша с разбитой мордой и везут в больницу, чтобы исключить черепно-мозговую травму и повреждения внутренних органов. Злые — знают, что потом все равно переться в вытрезвитель.
На полпути клиент просыпается.
— Куда едем?
— В тюрьму.
— Да вы что, ребята?!
— А ты, паскуда, забыл, как милиционера в живот пырнул?
Через десять минут алкаша без звука госпитализировали с острым инфарктом миокарда.
Домой я попал ближе к полуночи и спал уже около двух часов, когда зазвонил телефон.