Три нити
Шрифт:
– Убил много демонов? – с безысходной тоской в голосе предположил маленький шен.
– «Убил много демонов!», – передразнил его Ишо. – Уничтожением племен водных Лу! Разве так сложно запомнить?.. Так вот, во время последней Махапурбы Железный господин и его войско окружили стаи Лу, убегающих из горящего Бхогавати 55 . Случилось это у подножия Пхувера. Поняв, что сражение проиграно, царь Лу попытался сбежать через горы, однако Шрисати последовал за ним. Они сошлись в схватке один на один… Думдри, а ну-ка повтори, что я сказал!
55
Бхогавати –
– Они сошлись в схватке, – выпалил ученик, пуча заспанные глаза.
– Все повтори!
– Эээ…
– Вот и вся благодарность потомства. А ведь Шрисати съели в тот раз! Хоть он и успел смертельно ранить царя Лу… Но стоило ли стараться ради такого? – удрученно вздохнул Ишо, сворачивая свиток.
В другой раз они проходили грамоту.
– Это слог «ча», – говорил шен, водя кистью по прикрепленному к стене листу бамбуковой бумаги; на той появилось нечто вроде безжалостно растоптанного жука с запрокинутыми к небу лапками. Ученики послушно переписали закорючку в узкие книжицы, лежавшие у них в подолах.
– «Ча», – прошептал я, пытаясь запомнить символ.
– Но есть и иная манера письма, – радостно провозгласил толстяк и намалевал жука, еще более жестоко убиенного.
На мое счастье, маленьким шенам буквы тоже дались не сразу. Изо дня в день глядя на их занятия, я понемногу выучился читать. Конечно, такое редкое умение хотелось опробовать! Сначала я попытался разобраться в заклинаниях, вырезанных на стенах дзонга, но их причудливый язык оказался мне не по зубам. Тогда я сунул нос в записи счетовода, но там речь шла лишь о «сушеном мясе – пяти связках», да «цампе – трех мешках», да «хлопке – тридцати отрезах».
Но однажды удача улыбнулась мне. Ишо, покидая класс, забыл прихватить свиток с описанием очередного божественного деяния. Я подкрался к нему, как голодный барс к ягненку: не торопясь, невинно помахивая метлой и даже поглядывая по сторонам, как будто ничего особенного и не происходит, как будто мне до этого свитка и дела никакого нет… А потом бросился к столу, развернул тонкую бумагу и жадно впился глазами в чернильные закорючки.
– Я… ес… – в горле у меня пересохло. Поворочав языком, чтобы не заплетался, я набрал в грудь воздуха и быстро протараторил, – есмь смерть, приспевшая и пришедшая сюда похитить вдруг всех сих стоящих пред нами. Кроме тебя…
Как назло, в это время за свитком вернулся сам Ишо – и так и замер, уставившись на меня. Не знаю, о чем он думал в этот миг, а я вот сразу сообразил, что меня немедленно четвертуют, освежуют и съедят, прямо во дворе перед гомпой, и поделом. Но чувство справедливости во мне было слабее страха; а потому я малодушно икнул и со всех лап ринулся вперед, проскочив мимо опешившего шена. Только когда я уже забежал за поворот коридора, Ишо крикнул что-то вслед.
Но куда было бежать дальше? Где спрятаться? Какая-то невзрачная дверь впереди была приоткрыта; не помня себя от страха, я заскочил внутрь и запер хлипкий засов. Меня трясло от гривы до хвоста, и не сразу я понял, что низкий гул вокруг – это вовсе не стук крови в ушах, а шум текущей под деревянным полом воды. О, позор! Я не только украл учительский свиток, но и оказался заперт в нужнике. А меж тем снаружи уже грохотали шаги; глупо было думать, что шен не найдет меня! Потом послышалось тяжелое дыхание и прерывающийся голос Ишо:
– Ох… да подожди ты… что ж ты… чтоб тебя…
Расплата была неминуема. Внизу, в грубо выпиленной дыре, ревела вода, уносившая нечистоты дзонга куда-то под землю. Я заглянул туда одним глазом: темно и глубоко, и разит ужасным холодом. Пожалуй, можно было бы утопиться, если бы место не было таким нелепым. А так засмеют ведь!
– Что ж ты убегаешь-то? – наконец отдышавшись, почти жалобно спросил Ишо. – Я тебе ничего плохого не сделаю.
– Точно? –
– Точно. Просто хотел спросить, где ты научился читать.
– Я… Я подслушивал уроки и так научился.
– Ох. Может, выйдешь и отдашь мне свиток? Он стоит дороже целого стада яков.
Решив, что все равно пропадать, я вздохнул и отворил запор. Наружу я выходил, высунув язык в жесте глубочайшего извинения и держа перед собою свиток, как защитную табличку от демонов. Но, к моему удивлению, Ишо не злился.
– Ты молодец, – сказал он. – Если бы все мои ученики проявляли такое усердие! Грамота и счет никому не повредят…
Шен замолчал, прижав указательные пальцы к губам. Потом наконец принял из моих лап свиток и добавил:
– Но больше не подслушивай – не все знания так безобидны.
В тот же вечер об этой истории узнали все слуги. С тех пор я больше не убирался в гомпе, зато стал помогать старику-счетоводу с учетом съеденной цампы, настриженной шерсти и новорожденных ягнят. Старик явно вознамерился вырастить из меня смену; и хотя занятие это было скучным, я быстро поднаторел и в чтении, и в письме.
На второй месяц весны слуги начали выводить животных за пределы Перстня, чтобы те пощипали травы на склонах гор. Чомолангма отправлялся с ними, а я следовал за быком. Он вышагивал среди кучерявых спин баранов, как грозовая туча среди пестрых облаков, – вот только копыта, тяжелые, как кузнечные молоты, не годились для узких тропинок. Чомолангма оступался и мычал, жалуясь мне на свою нелегкую долю, и шумно втягивал прохладный воздух. А вокруг все сверкало, будто хорошо отмытая чашка, – и рыжие листья прошлогоднего кобрезника, и молочно-голубые реки, с шипением бегущие по дну узких расселин, и белые горы впереди. Даже вороны, сопровождавшие стадо от стен дзонга, радовались весне; одни разевали клювы и шевелили языками, будто пробуя тепло на вкус, другие усаживались на валуны и распахивали крылья зонтом, прокаливая перья в солнечных лучах; а некоторые и вовсе запрыгивали на спины зверям и ехали верхом, как важные оми.
– И почему их так много? – спросил я у Цемтри, шедшего рядом. – Смотри, вон тот, с облезлой головой, какой смелый! Сел прямо на загривок Чомолангме!
– Вороны охраняют нас, – отвечал овчар, пропустив через пальцы свалявшуюся гриву; расчески Цемтри не признавал. – Раньше тут встречались лисицы и барсы, а сейчас и снежные львы захаживают. Видел когда-нибудь снежного льва?
– Видел, – кивнул я, вспомнив чудовище на заснеженном перевале. – Но как птицы могут охранять нас? Они же глупые.
– Это ты глупый. А птицы – священные. Через них на нас глядят сами боги!
– Что, правда? – спросил я, с подозрением косясь на бородатого ворона, покачивавшегося на макушке быка. – И каким же именем тебя величать во дворце Эрлика, птичка?
– Пундар-рика! – вдруг гаркнула пернатая тварь. Лапы у меня так и подкосились со страху.
– Цемтри, ты слышал? – прошептал я, поспешно творя в воздухе всяческие охранные знаки. Увы, мои пальцы, и без того непослушные, теперь и вовсе перестали гнуться! Но прежде, чем тот успел ответить, из стада донеслось жалобное блеяние – одна овца застряла в колючем кустарнике. Говорящий ворон моргнул кожистым веком и вместе с другими птицами перелетел поближе к легкой поживе. К моему удивлению, вместо того чтобы отогнать стаю, слуги повели стадо дальше. Мы отошли уже на дюжину дом 56 , когда овца истошно завопила. Я обернулся: вороны драли ее спину и морду; их клювы сновали вверх и вниз, будто иглы в лапах вышивальщиц, вытягивая длинные полосы шерсти и мяса.
56
Дом – старинная тибетская мера длины, равная размаху рук.