Три поколения
Шрифт:
— Чудной! Застыл, как кочерыжка, а храбрится.
Вблизи костра резко прокричала кедровка. Светало… Митя Шершнев, работавший по всеобщей переписи населения, пробирался с проводником в кержацкие деревушки.
— Застрянешь в бездорожье, — отговаривали его возвращавшиеся из ближайших деревень товарищи.
Но Митя уперся:
— Учесть раскольников надо?
— Надо.
— Значит, нужно пробраться!
И он отправился в дорогу.
Помимо всего прочего, Митю неудержимо влекла к себе
Мечту о ружье затаенно носил с тех самых пор, как в первый раз увидел охотника с собакой и связкой дичи; тогда же Митя поклялся товарищам, что на первые же заработанные деньги купит себе дробовик, а пока что выпросил у товарища берданку двенадцатого калибра.
— В дебри еду, сам знаешь…
Стрелял Митя Шершнев из настоящего ружья впервые. Дорогой с первого же выстрела убил пестрого, красноголового дятла с выкрошившимся от старости хвостом и вообразил себя первоклассным стрелком.
Весь день он терпеливо колотился в седле, стойко перенося боль в спине, в затекших коленях. На ночь на привалах заряжал берданку единственной в патронташе жакановской пулей и клал ружье по-таежному, в изголовье.
Намаявшись за день, Митя валился у костра на пахучую еловую слань. Засыпая, думал об американских трапперах, о таежных следопытах и о том, как после переписи он сделает доклад для деревенских ребят на тему, что такое комсомол. Через год Митя сам готовился стать комсомольцем.
Ночи были холодные. Митя часто просыпался, отогревался у костра и, вновь зажмурившись, бродил по непролазным дебрям, взбирался на неприступные высоты белкв за драгоценными соболями… И тут же ворошил в памяти недавние годы, проведенные в детдоме, с благодарной улыбкой вспоминал, как за успешную политучебу его одного из всей группы Петр Силыч Данников (обществовед) выделил на работу по переписи.
И сегодня они сидели у костра. Лошади с храпом рванулись. Ременные поводья натянулись, как струны.
— На вот! — Силантий вскочил.
Происшедшее в следующий момент Митя никогда не мог восстановить в строгой последовательности. Перед глазами метнулся Силантий, костер, оторвавшиеся с привязи кони… И все это загородил огромный, бурый, с клочковатой шерстью, с толстой головой медведь.
Митя не помнил, как он схватил берданку, как ставил на боевой взвод затвор, как целился и выстрелил. Запомнилось только, что после выстрела все повалилось: свалился прямо на него медведь, лошади, костер и даже как бы подломившиеся сосны… Сам он тоже повалился лицом на горячий снег…
Дед Силантий после выстрела и падения Мити, обезумев, бросился ловить лошадей.
— Тпру-си, тпру-си, Лысанка, — кричал он, подбегая к храпевшим лошадям. Колени у него тряслись. — Да Христос с вами! Тпру-си… — Он поймал одну и другую за повод и только
Медведь был мертв.
Оторопевший старик топтался вокруг, не зная, как приступиться к зверю. Потом он схватил медведя за голову, уперся и рванул с такой силой, что сам ушел в снег по пояс.
Митя лежал бледный, залитый кровью.
— Матушка! Царица небесная! Это что же будет теперь? — шептал трясущимися губами Силантий.
Старик подошел к Мите и, наклонившись над ним, вытер ему снегом лицо. Мальчик открыл глаза.
Дед Силантий в волнении сел на снег:
— Живой! Живой!
Митя приподнялся и смотрел то на деда Силантия, то на залитую кровью тужурку.
— А где же медведь, дедушка? — спросил он тихим голосом.
— Наповал ты его, наповал… Вот он, смотри!
Дед Силантий встал. Митя увидел мертвого зверя, лежавшего на боку. Большие лапы его с кривыми длинными когтями были плотно сжаты, чернея толстыми, вывернутыми подошвами.
Митя вскочил, шатаясь, подошел к зверю и пнул его носком сапога в нос.
— Что же с ним теперь волыниться, обдирать надо, — сказал он. — Дай-ка нож, дед Силантий.
Митя уже оправился от испуга, но кони все еще дрожали, храпели и не хотели подходить к месту, где лежал медведь.
Дед Силантий быстро работал ножом. Медведь был огромен и худ. Митя не отходил от туши и внимательно рассматривал рану на мохнатой груди. Когда тушу освежевали, он увидел длинный рубец на правом предплечье медведя. То был след пули, пробившей когда-то могучие мускулы зверя.
Шкуру приторочили к седлу храпевшей и лягавшейся Лысанки.
Мите хотелось везти шкуру самому, но дед Силантий отговорил его:
— Пугливая Мухортушка, сама убьется об лесину и тебя убьет.
В Козлушку они добрались с трудом, по испортившейся на южном склоне дороге. При переезде через реку Становую Мухортушка провалилась в воду задними ногами. Митя соскочил на лед, и лошадь выпрыгнула. На противоположном берегу собралось все население деревни. Через реку козлушане уже не ездили: с часу на час ожидали ледохода.
Дед Наум прокричал что-то Силантию, но проводник пнул под бока Лысанку и поехал. Митя повел Мухортушку на поводу.
Бабы и ребята строили всевозможные догадки.
— Зачем по эдакому пути ехать парнишке?
— С шишкой на макушке! Молнией расшиби, с шишкой, — волновался востроглазый Амоска.
— Ружье за плечами… Промышленник откуда-то, — спорили Терька с Зотиком.
Зотик настаивал, что это маленький комиссарчик: он слышал от Дениса Денисовича о кожаных тужурках комиссаров, о шапках с пуговками на верхушке и кожаных сумках у бедра.