Три поколения
Шрифт:
— Меня тоже грамоте дедынька выучил, — сказал Зотик, — я тоже книги читаю. Только мои книги правильней, потому — написаны они древними святыми отцами, терновый венец принявшими за веру и правду истинную. А кто за твои книги венец мученический принял? Скажи, какой такой твой писака?
Зотик поднялся на локте и пытливо посмотрел в лицо Мите, стараясь разглядеть, какое впечатление произвели на него эти слова.
— У меня, брат Митенька, — продолжал Зотик, — тоже такая книга есть: «Житие святого отца и великомученика Кирилла Белозерского» называется. А уж
Митя вспомнил о шкуре, забытой во время спора, и сказал:
— Ты только разбуди меня обязательно.
Зотик бесшумно слез с полатей, оделся и выскользнул за дверь.
«Ловко я его поддел и с книгами и со всем, хоть и городской он и шапка у него с пуговкой…»
Митя тоже долго не мог уснуть. А уснул — не прошло, как показалось ему, и минуты, и Зотик уже будил его на смену.
— Ну что? — Митя вскочил.
— Отбеливает. Вот-вот бабы топить печи станут.
Мите очень хотелось спать, но он спрыгнул с полатей и надел куртку.
— Ты в сено на крыше заройся — тепло будет, — шепнул Зотик.
Митя забрался на скотный двор, нашел воронку в сене, сделанную Зотиком, залез в нее, прислонил рядом берданку и лег навзничь.
Искристый пояс Млечного Пути из этой теплой, душистой норы казался неудержимым потоком звездных волн. Из стороны в сторону качают они небесные корабли, возникающие перед глазами. Над кораблями веют тихие крылья парусов, плещутся в высокие борта огненные волны, алмазами переливается звездный океан… Баюкают, нежат Митю сказочно прекрасные волны, качается он, как в люльке.
…Проснулся Митя от крика Терьки и Зотика, забравшихся к нему на крышу.
— Да не окаянные ли!
Митя первое время не мог понять, как это могли ребята оказаться на крыше двора.
Зотик осматривал заднюю лапу зверя и ругался:
— Караульщик тоже! Когти опять вместе с лапой прокараулил.
— Где? Не может быть! Я не спал, ребятушки… — начал было оправдываться Митя.
Но его не слушали.
Терька перебежал по крыше на противоположную сторону двора и, склонившись, пристально рассматривал что-то на сугробе снега у самого забора.
— Сюда, сюда! — закричал он. — Вот она где, рыжая, оследилась…
Ребята склонились над отчетливо видневшимися свежими следами.
Терька отошел по крыше в сторону от следа и спрыгнул вниз. Зотик последовал за ним. Митя подал берданку Зотику и тоже спрыгнул в мягкий сугроб.
— Это входной, а это выходной, — определил Зотик, — видишь, пяткой куда.
Ребята пристально рассматривали следы.
— Девичий обуток, правая подошва проносилась, и на каблуках подковки, прибитые тремя гвоздиками, — уверенно сказал Зотик.
Терька, припавший к следам носом, встал.
Обутки вымазаны дегтем с барсучьим салом, — сказал он.
Митя удивленно смотрел то на того, то на другого.
— Рыжманкиных рук дело! — окончательно убедился в правоте своих вчерашних
Ребята побежали в избу. Дед Наум стоял на поклонах. Он понял, что опять случилась какая-то беда, но не торопясь читал молитву за молитвой. Отмолившись, Наум Сысоич повернулся, одернул длинную рубаху:
— Ну, что там у вас стряслось опять?
— Когти опять отрезали! — в один голос крикнули ребята.
— Да не вдруг, не сразу…
Зотик посмотрел на Терьку. Терька замолчал, но в волнении продолжал шевелить губами. Остренький нос его покраснел.
— След срезали! С задов идет через сугроб, на крышу. Обуток девичий, правая подошва проносилась, на каблуках подковки, на подковках три гвоздика, обутки дегтем с барсучьим салом смазаны, — скороговоркой выпалил деду Зотик.
— Девичий грех, ребятушки, девичий. Я было на бабку Селифонтьевну подумал… Да нет, видно, следок-то не скроешь. Ну-ка, ведите, я сам осмотрю.
Дед Наум заковылял вслед за ребятами.
— Не затопчите, оборони вас бог, не затопчите! — издали кричал он. — И входной, и выходной, все правильно! Сизевских девок дело: у них обутки с подковками. И сало барсучье у них всегда держится. Поучить надо, поучить, чтоб не портили добро в другой раз.
Митя был расстроен. Хорошего, скажут, ты, Шершнев, убил зверя, когда у него и когтя-то ни одного на лапах нет. Может быть, у него не только когтей, но и головы, скажут, не было? Пропащего, скажут, нашел где-нибудь. Мало ли в тайге зверей пропадает своей собственной смертью! Доказывай потом…
К стоявшим у забора, подпрыгивая по дорожке то на одной, то на другой ноге, приближался Амоска. С другого конца заимки бежали девчонки…
Дед Наум повернулся и тихонько сказал ребятам:
— Пойдемте в избу отсюда, а то сейчас же расплещут по всей Козлушке.
Ребята пошли за ним.
— Давайте совет держать, молодцы, как теперь вывести вора неподкованными копытами на гладкий лед.
Митя, Зотик и Терька окружили деда.
— Прежде всего, никому, ребятушки, не сказывайте, а больше всего Анемподистовым, боже упаси! Девки они злые, горластые, их голой рукой не возьмешь, все вдевятером в глаза вкогтятся. Надо доподлинно обследовать насчет обуток с подковками, а уж тогда наступать на них, да при всем честном народе.
Долго шептались ребята с дедом.
— Суббота сегодня, молодцы удалые, — хитро подмигнул дед. — Есть у меня один плант…
Планом все остались довольны. Наум Сысоич волновался за исход дела не меньше, чем ребята.
Митя и в этот день отложил работу по переписи.
«Все равно никакими судьбами в район карточек не послать из-за дороги, а тут когти… Успею», — решил он.
В обед перетянули шкуру. За работой Митя забывал о когтях, но стоило лишь взглянуть на испорченные задние лапы, как горечь с новой силой охватывала его. Живьем бы, кажется, проглотил он эту рыжую девку.