Три повести о любви
Шрифт:
Во время короткой возни покрывало наполовину сползло, открыв взорам страшные постельные тряпки.
Ипатов лихорадочно, пока Светлана не обернулась, не увидела, натянул его на одеяло.
Светлана молча одернула платье, поправила прическу.
«Больше не надо так, хорошо?» — вдруг сказала она Ипатову.
«Хорошо», — послушно согласился он.
Она встала.
«У меня сильно платье помято?»
«Нет… чуть-чуть».
«Где?»
«Вот здесь…» — Ипатов виновато дотронулся до подола.
«У вас есть большое
«Да, в той комнате…» — ответил он и весь внутренне сжался. Комната родителей была такой же тесной, неуютной и убогой, как эта.
«Можно?»
«Конечно. Идем покажу…»
Обе комнаты — его и родителей — когда-то были одной, но потом их разделили тонкой деревянной перегородкой, в которой оставили дверной проем, постоянно завешенный старой бабушкиной портьерой.
Ипатов приподнял пахнущую пылью, выцветшую от времени тяжелую ткань, пропустил Светлану.
По пути щелкнул выключателем. Под тряпичным, еще довоенным абажуром вспыхнула сорокасвечовая лампочка, осветив всю скудость и убожество обстановки. Ипатов готов был провалиться сквозь землю. Он ожидал, даже не сомневался, что Светлана будет неприятно удивлена. Одно дело — его закуток, запущенный, как она могла решить, по причине обычной мужской неряшливости. Другое — комната родителей. От одной мысли, что она вдруг подумает о них с брезгливым недоумением, кровь кинулась ему в голову. Но Светлана только скользнула взглядом по старым портретам, разбросанным по стенам, и уже больше ничего не разглядывала. На ее лице не было ни любопытства, ни удивления, ни брезгливости. Лишь некоторая озабоченность тем, что стало с ее платьем. Словно она уже была здесь не раз и все это видела.
Ипатов не без смущения открыл дверцу шкафа, на обратной стороне которой находилось большое — почти в рост человека — зеркало.
Светлана повертелась перед ним, осмотрела платье со всех сторон. Пригладила рукой едва заметные морщинки на подоле.
«Ничего, сойдет», — сказала она.
И в этот момент ее взгляд упал на мамину шляпку с вуалью, лежавшую на верхней полке шкафа с краю.
«Можно примерить?»
«Примерь!»
Светлана надела шляпку, опустила вуаль с мушками. Мамина шляпка так ей шла, что Ипатов залюбовался.
«Ну как?» — спросила она лукаво.
«Фантастика!» — только и сказал Ипатов.
Она подняла вуаль, открыла лицо.
«А так?» — в ожидании ответа глаза ее посмеивались.
«Еще лучше!»
«Слышал: не родись красивой, а родись счастливой?»
«Ты это к чему?» — насторожился Ипатов.
«Ни к чему, — ответила она, положив шляпку на место. — Ладно. Я пошла!»
«А по-моему, одно другого не исключает!» — горячо заверил он.
«Не знаю», — пожала она плечами.
Он обнял ее.
«Ты придешь завтра?»
«Приду», — ответила Светлана, помедлив.
«Я буду ждать».
«Я приду», — повторила она и вышла в прихожую.
«Прости», — с трудом проговорил он.
Одеваясь, Светлана смотрела на него жалостливым, участливым взглядом.
Когда он кончил кашлять, она заявила приказным тоном:
«Закрой за мной дверь и сейчас же ложись в постель!»
И, улыбнувшись, добавила:
«Вот видишь, до чего доводит сидение на каменных ступеньках?»
Ипатов еще не добрался до кровати, как вернулась мама. Она отпросилась с работы, потому что на сердце было неспокойно, в голову лезли всякие мысли. Как это уже было не раз, мама стала жертвой своего пылкого, неуемного воображения. Увидев сына определенно идущим на поправку, пребывающим в отличном настроении, она сразу успокоилась.
«Знаешь, — вдруг вспомнила мама, — на нашей лестнице, когда я поднималась, мне навстречу попалась одна очень милая девушка».
У него мгновенно загорелись щеки.
«Это она?» — тут же сообразила мама.
Скрывать от нее правду было бессмысленно. Кивком головы Ипатов подтвердил мамину догадку.
«Я так и подумала, — сказала мама. — Мы еще с ней переглянулись. Она очень внимательно на меня посмотрела. По-моему, она догадалась, что я твоя мама…»
«Возможно, уловила семейное сходство? Я у нее спрошу…»
«Да, жаль», — сказала мама.
«Что жаль?» — поинтересовался он.
«Если бы я чуточку раньше вышла, то, наверно, застала бы ее здесь… Прямо бы и познакомил нас… Или?» — мама заглянула ему в глаза.
«Что ты? — успокоил ее Ипатов. — Все было безумно нравственно. Она примеряла твою шляпку!»
«Уже?» — насмешливо произнесла мама.
Задетый маминым тоном, Ипатов немедленно вступился за Светлану:
«Можешь быть спокойной, никто на твою шляпку не посягает. Она вышла из моды сто лет назад!»
«А ты…» — с обидой начала, но не договорила мама.
«Что я?» — встрепенулся Ипатов.
«Ничего», — отрезала мама.
«Ты что, обиделась?» — забеспокоился он.
Когда мама обижалась, лицо у нее становилось холодным и непроницаемым. Стало оно таким и сейчас.
Ипатов хотел погладить мамину руку, но мама убрала ее.
«Вот те раз!.. Ты же первая начала и еще обижаешься! Кто сказал «Уже?», я, что ли?»
Мама по-прежнему молчала. Она всегда остро реагировала на малейшие посягательства на свое достоинство.
Сердце у Ипатова дрогнуло от жалости.
«Ну?.. Ну?.. Ну?.. — ласково заюлил он. — Хватит дуться?.. Ну… хочешь я попрошу у тебя прощения? Или стану на колени? Вот здесь, прямо на холодный пол?.. Ну что, мир?»
Мама оттаивала медленно. Наконец она перевалила за плюсовую температуру и обратилась к нему с коротким напоминанием: