Три повести о любви
Шрифт:
«Как?»
«Вот так. Поднималась по лестнице и поскользнулась. И крепко брякнулась головой о ступеньки. Даже сознание потеряла. Был бы батя в городе, он бы быстро разобрался. А я здорово растерялся. Но потом все-таки вызвал «скорую». Установили сотрясение мозга. Ну, уложили в постель, запретили вставать целую неделю. А я при ней за сиделку. Кроме меня, ей некому ни подать, ни принести. Чтобы выбраться к тебе, я попросил подежурить старушку-соседку. Так что извини, старик, я побегу? Ты, я вижу, уже оклемался. Ну и потому я не спрашиваю, как себя чувствуешь. По тебе видно — лучше
«Беги», — с облегчением сказал Ипатов. Все складывалось как нельзя лучше. Гость не засиделся и не обиделся: уходил, потому что того требовали обстоятельства, потому что это нужно было ему, а не Ипатову. Просто их интересы совпали, что не так часто бывает в жизни.
Впрочем, радость оказалась несколько преждевременной. Только оба встали, как заверещал звонок. Словно судьба приберегла его к моменту, когда гость соберется уходить. Ни раньше, ни позже. И опять сердце начало набивать себе мозоли о широкие мужские ребра. Ипатов не сомневался, что звонит Светлана.
«Звонок», — подсказал Валька, очевидно заметив замешательство приятеля.
«Да, слышу», — ответил тот и направился в прихожую. Странно, что он не слышал ни хлопанья дверей внизу, ни шагов по лестнице, хотя все время, даже разговаривая с Валькой, прислушивался к звукам за стеной…
Ипатов открыл дверь и увидел бабушку. Несмотря на декабрь, она была в своем стареньком осеннем пальтишке из выношенного перелицованного драпа. Родители Ипатова не раз порывались купить ей что-нибудь на вате, потеплее, но бабушка и слушать не хотела об этом. Уверяла, что не мерзнет, что на ее век хватит и что все равно редко куда ходит, вот только в магазин напротив и в праздники к ним. Она считала, что, пока ноги еще таскают, пока сама себя обслуживает, ее долг — как можно меньше доставлять хлопот и беспокойства ближним.
Но, как Ипатов ни любил бабушку, в эту минуту он при виде ее не почувствовал ничего, кроме раздражения. Ну чего ей не сиделось дома, чего она притащилась? Он понимал, что избавиться от нее будет куда труднее, чем от Вальки. Если она когда выбиралась к ним, то домой уже не спешила. Сидела часами, дожидалась сына и невестку, как бы поздно те ни приходили. До сих пор она никому, включая Ипатова, не была в тягость. Но сейчас он лихорадочно думал о том, как бы ее спровадить.
Об этих душевных муках, раздиравших ее любимца, бабушка, конечно, не догадывалась. На ее бескровном морщинистом лице сияла счастливая, удовлетворенная улыбка: значит, бабушка пришла не просто так, чтобы повидаться со всеми, а навестить больного внука. И сейчас радовалась, видя его уже поправившимся, на ногах.
Потому-то ее первые слова и были полны беспокойства о нем:
«Костик, не стой в дверях. Тут вовсю гуляют сквозняки. Не хватало еще, чтобы ты получил осложнение. Тут ужасно, просто ужасно дует!»
«Не дует, бабушка».
«Я же чувствую…»
Спорить с ней по поводу сквозняков бессмысленное занятие. Она действительно улавливает даже самые слабые колебания воздуха. С них у нее начинаются сильнейшие мигрени.
В прихожей Валька уже натягивал на себя пахнущий дорогой кожей, томно поскрипывающий реглан.
«Бабушка,
«Очень приятно, — сказала бабушка и подала Вальке руку. Тот ответил легким и осторожным пожатием. — Как, вы уже уходите?»
«Вот, выпроваживает!» — кивнул он на Ипатова.
«Ты чего сочиняешь? — смутился любимый внук. — Бабушка, не слушай его. Он торопится домой, потому что у него заболела нянька».
«Домработница?» — переспросила бабушка.
«Нянька, — повторил Ипатов. — Она нянчилась с ним, когда он еще пачкал пеленки…»
«Не только со мной, но и с моей мамой…»
Валька уже во второй раз с момента знакомства заговорил о матери, но где она и что с ней, он опять почему-то недосказал…
«Жаль, что вы не можете составить нам компанию», — заметила бабушка.
Она, кажется, и в самом деле огорчилась, что Валька уходит. Сколько Ипатов помнил себя, она всегда интересовалась его приятелями, приглядывалась к ним. И в результате, одних привечала, других — отваживала от дома.
Валька же был первым из друзей Ипатова по Университету, с которым ее познакомили. И он, по-видимому, ей чем-то понравился.
Похоже, что это у них взаимно. Ипатов не помнил, чтобы Валька кому-нибудь из женщин целовал руку, а бабушке поцеловал. Ушел он, провожаемый ее оторопело-благосклонным взглядом.
«В этом юноше, — торжественно объявила бабушка, — море благородства и чистоты».
Увы, воспитанная на литературе конца прошлого и начала этого века, она нередко использовала в своем лексиконе устаревшие метафоры.
Бабушка хотела по обыкновению чмокнуть Ипатова в подбородок, но он вовремя отстранился: не хватало еще заразить ее, если у него грипп или какая-нибудь другая пакость. Он вспомнил недавний разговор родителей о том, как тяжело переносят простудные заболевания старики и как опасно для них воспаление легких. И тут его озарило: а что, если сыграть на этом? Проявить заботу о бабушке и одновременно…
«Бабушка, не трогай меня, заразишься!» — отодвинулся он от нее.
«Знаешь, что, — вдруг заявила она, — я сейчас осмотрю тебя…»
Ну все, теперь в ней заговорила сестра милосердия, через руки которой в гражданскую войну прошла не одна сотня раненых и больных.
И все-таки Ипатов не сдавался:
«Бабушка, не надо, еще подцепишь инфекцию!»
«Мне лучше знать, надо или не надо, — грозно надвигалась она на растерявшегося внука. — Открой рот!»
Ипатов открыл.
«Чистое горло!.. Кашель, насморк есть?»
«Есть, есть! — обрадовался он. — И еще какие!» В подкрепление сказанного он зашмыгал носом и раскашлялся. При этом отвернулся, чтобы видела, что он действительно боится ее заразить. До чего же мирно уживались сейчас правда и ложь. И даже совесть нисколько не беспокоила. Впрочем, Ипатов давно усек, что не всякая правда — благо и не всякая ложь — зло…
Конечно, бабушке и в голову не пришло, что любимый внук втирает ей очки. Она тут же полезла в шкатулку, в которой хранились лекарства, и нашла там нужные таблетки от кашля. Ипатову ничего не оставалось, как под ее присмотром проглотить одну из них.