Три прозы (сборник)
Шрифт:
Смеется, что любовник совершенно по-детски ревнует к мужу.
Однажды оставляет мне детей и собирается к своему музыковеду, подкрашивает губы перед зеркалом:
– Муж ничего не понимает в моем теле! А он понимает!
У нее тогда был насморк, раздражение на губе, кашель.
Я спросила:
– Янка, ну куда ты торопишься вся в соплях? Выздоровей сначала!
А она рассмеялась:
– А ему как раз нравится, когда он во мне и я кашляю. Говорит, что там у меня внутри все резко сжимается!
Спросила Янку, как же она может в один день с двумя мужчинами? Ответила,
– Не знаю, как это объяснить. Пойми, Сашка, семья только на этом и держится. Вот я прихожу домой от любовника умиротворенная. После измены снова нежна к мужу. Снова появляются силы на дом, на детей, на его любимые фаршированные перцы. И муж думает: «Какая она у меня все-таки замечательная!»
Ее музыковед мне с самого начала не пришелся по душе. Я не понимала, что Янка в нем нашла, – от него всегда несло потом с гнильцой. И мне не нравилось, как он на меня смотрит. Однажды, еще летом, они поздно вечером заявились ко мне домой, оба голодные, а на столе – ничего. Янка отправилась на кухню готовить, а он поставил какую-то свою музыку и стал приставать, чтобы я с ним потанцевала. Прижимается, трется. Руки полезли. И косится на кухню – не идет ли.
Потащила его на балкон и там в темноте обвила шею руками и стала целовать в губы. А он засопел, в меня впился и все время настороже – где там Янка? Не видит ли нас?
Я отпихнула его, расхохоталась.
Он, испуганно:
– Что с тобой?
– Ничего, просто люблю все приятное, веселое, вкусное и красивое. Я для этого и родилась! А у тебя слишком длинный нос, близко посажены глаза, редко расставлены зубы и живот будто пристегнут!
Про запах я промолчала.
Он меня теперь, наверно, ненавидит.
От Янки возвращалась к маме, к ее раку.
Я долго не решалась, наконец спросила:
– Мама, почему ты изменяла отцу?
– Ты не можешь мне простить?
– Дело не в этом. Я давно поняла, что не имела никакого права тебя ни в чем винить. И прощать не имею никакого права. Просто думаю, как тебе было тяжело, ведь все время нужно изворачиваться, лгать.
– Я не лгала. Это не ложь. Просто приходишь домой, забываешь одну правду и вспоминаешь другую. Из одной женщины становишься другой.
– Ты в них влюблялась? Как в папу?
– Я влюблялась и до замужества, и потом – с браком это же никак не связано. Бывает, что влюбляешься за ночь. Просыпаешься и понимаешь, что влюбилась, пока спала. А мужа любишь совсем по-другому.
– Ты все скрывала?
– Зачем делать ему больно, заставлять мучиться? Он ведь мне родной. Зачем заставлять страдать близкого человека?
Потом несколько раз она хотела продолжить тот разговор. Мне показалось, что она хочет передо мной оправдаться, и перебила ее:
– Мама, не надо ничего мне объяснять.
– Нет, послушай. Мужчина делает женщину другой. Я видела себя их глазами и чувствовала себя их чувствами. С одним – уставшей, вялой, никакой. А с другим – настоящей, желанной. У женщины потребность быть щедрой –
Один раз мама сказала после долгого молчания – я думала, что она задремала, а она была там, в прошлом:
– Ты знаешь, я ведь всегда стригла папу сама. И вот когда в первый раз подстригла того, другого, только тогда по-настоящему почувствовала, что изменила мужу.
Ждала, что я что-то скажу. Не дождалась.
– И вообще, какое глупое слово – «измена». Ты же ничего ни у кого не отнимаешь. Это просто другое, тоже необходимое. И ничье место это другое не занимает. Этого другого в жизни не было, оно заполняет собой пустоту, которая оставалась бы незаполненной. Без этого ходишь, будто из мира изъяли здоровый кусок и из тебя. Это помогает почувствовать себя цельной, настоящей, живой. Я была с другими счастлива как женщина, понимаешь? И они говорили мне такие вещи, которые твой отец никогда не говорил.
И добавила, смутившись:
– Я – старая дура? Да? Мне лучше молчать?
– Мама, говори со мной обо всем. Ты ведь никогда со мной об этом не говорила. Не стыдись!
– Я не стыжусь. И не оправдываюсь, мне нечего стыдиться и не в чем оправдываться. По-настоящему ужасно совсем не то, что это было, а то, что самым близким – мужу, дочери – нельзя сказать о самом сокровенном, о том, что так мучит, что делает счастливой.
А потом ни с того ни с сего принималась рассказывать как что-то очень важное, как в детстве на даче украла у своей подружки красивую кофточку для куклы. Девочка ревела, а мама испугалась и хотела вернуть, но понимала, что вернуть уже невозможно, и вместе с ней искала эту кофточку, которую спрятала себе в трусы, а потом выкинула в заросли крапивы, когда никто не видел.
– Мама, и ты все эти годы носила в себе это, чтобы мне сейчас рассказать?
– Больше я никогда в жизни ничего чужого не взяла.
– Мамочка моя, как я тебя люблю!
В такие минуты мне снова становилось с ней так уютно, так легко, как когда-то давным-давно, когда мы забирались с ногами на диван и шептались обо всем на свете.
Если бы не мамин рак, я бы не испытала никогда больше этой близости.
Мама была дома, а в больницу тогда, в конце осени, попала Янка. Она шла по коридору в своей школе на перемене, а младшие школьники носились, и один угодил ей с разбега головой в живот. Сначала она испугалась, но потом показалось, что все обошлось.
Через какое-то время Янка сказала мне, что не чувствует больше в животе никаких движений. Муж повез ее в больницу, а я осталась с детьми. Он вернулся один, подавленный:
– Спрашиваю врача: «Это опасно?» А тот отвечает: «Если плод живет – нет, а если умер и разложился, то опасно. Но вы не переживайте!»
Он все не мог понять, как его долгожданную дочку можно вдруг назвать разложившимся плодом.
Ребенка Янка потеряла, начались осложнения, и ее пришлось оставить в больнице.
В те дни я разрывалась между мамой и Янкой с ее детьми. Мама понимала, что там я нужнее, и мне вовсе пришлось переехать к Яне домой, чтобы смотреть за мальчишками. Взяла отпуск за свой счет.