Три прозы. Взятие Измаила; Венерин волос; Письмовник
Шрифт:
Толмач подсказал:
– Если принадлежит к русским.
Техник засмеялся, бросил ягоду в рот, стал разжевывать, отщипнул еще:
– Ты ведь понял, что я имею в виду!
– Конечно, понял.
Толмач разлил остатки вина из бутылки, пошел на кухню за следующей и, вернувшись к гостям, начал разговор о видео, которые снимают чеченцы. Кто-то видел короткие отрывки по телевизору. Толмач сказал, что знакомые журналисты из Москвы прислали кассету. Изольда прервала его:
– Не надо!
Толмач привлек ее к себе, поцеловал в шею:
– Конечно, не буду.
Гости принялись настаивать:
– Покажите!
Толмач
– Тем более покажите! Покажите!
Особенно хотел увидеть то, что не надо видеть, зубной техник.
Толмач понес тарелки на кухню, Изольда пошла за ним и сказала тихо, чтобы никто в комнате не слышал:
– Зачем ты хочешь испортить мне этот вечер?
Толмач ответил:
– С чего ты взяла?
Наконец кассета в видеомагнитофоне, все расселись, толмач включил.
Сначала кто-то просит, чтобы за него заплатили выкуп, совсем еще мальчишка, изможденный, грязный, наверно пленный солдат, ему отрезают палец, он принимается тихо скулить. Палец крутят перед объективом.
Потом какой-то иностранец – он говорил по-английски – протягивает в камеру банку с мутной жидкостью, свою мочу с кровью, жалуется, что ему отбили почки, тут его сзади стегают железным прутом, он дергается, кричит.
Изольда с самого начала не стала смотреть, вышла на балкон курить.
Кто-то из гостей после первых кадров встал и пошел за ней.
Пленному солдату хотят перерезать горло. Он вырывается, сипит: «Не надо! Не надо!» Уходит куда-то вниз из кадра. Его поднимают обратно, черная рука с кривыми пальцами на красном лице.
Еще кто-то из гостей встал и молча вышел из комнаты.
Старик спокойно крестится в камеру и говорит: меня сейчас убьют, и я хочу сказать, что я вас очень люблю, и тебя, Женечка, и тебя, Алеша, и тебя, Витенька! Ему отрубают голову. Камера показывает в первую секунду не голову, а шею – крупно – она толстая, наверно 45-го размера, и вдруг сокращается в кулак, и из нее выпирает горло и льется черная кровь.
Перед телевизором остались вдвоем – толмач и зубной техник. Сидели и смотрели, как насилуют женщину, которая все время кричит: «Только не трогайте ребенка!» Зажигалкой поджигают волосы между ног, потом вставляют ей внутрь лампочку и раздавливают стекло. Женщина воет, охает, корчится на земле. Льется кровь. Бородатый в черных очках вставляет, ухмыляясь, ей в задний проход дуло пистолета и спускает курок.
– Хватит, – сказал зубной техник, – выключи!
Толмач выключил телевизор и пошел на кухню готовить чай. Гости быстро разошлись.
Изольда в ту ночь опять пошла спать в детскую. Сказала вместо «спокойной ночи»:– Я тебя ненавижу.
26 августа 1915 г. Среда
Сегодня на скейтинг-ринке брат познакомил меня со своим новым другом Алексеем Колобовым, студентом, эвакуировавшимся вместе с университетом из Варшавы. Я каталась с Лялей и издалека увидела, как кто-то помахал мне из-за столика, которые стоят вокруг трека. Подкатила к барьеру. Саша представил нас. Оркестр играл так громко, что нужно было кричать. У него удивительные голубые глаза, красивая узкая рука, и он очень смешно покраснел, когда здоровался со мной. Предложила ему покататься – он отказался. Не умеет. Мне стало с ними неловко и как-то скучно. Не о чем было говорить. Вернее, даже
27 августа 1915 г. Четверг
Вернулись Мартьяновы. Сегодня видела Женю. Удивилась: что я могла в нем найти?
Пришел папа с картой, и все стали ее разглядывать. На фронте дела все хуже – отдали Польшу, всю Литву и Белоруссию. Саша с папой следят каждый день за отступлением по карте. В Ростов отовсюду хлынули беженцы.
Ночью думала о Жене и снова вспомнила, как он стал показывать мне тогда опыт, как магнит сквозь лист бумаги придает железным крошкам симметрический рисунок, а я сказала, что больше его не люблю, – и какой он стоял после моих слов жалкий, поникший, беспомощный, с магнитом и бумагой в руках.
Наверно, я очень плохая. Но мне его совершенно не жалко. Вернее, жалко, конечно, но от этой жалости он становится каким-то еще более жалким.Я не влюбилась в Алексея. Да, я чувствую. Я знаю.
29 августа 1915 г. Суббота
После каникул все съезжаются и рассказывают друг другу о своих летних романах – думаю, большей частью придуманных.
Всех удивила Мишка. Летом она познакомилась с молодым правоведом – его мать снимала рядом дачу. Он сказал, что любит ее, на следующий год закончит университет и женится на ней. А на другой день приехала его мать – важная и гордая, встала на колени перед ней – перед Мишкой! – и стала умолять отказать ее сыну. Стала уверять, что они оба молоды и вовсе не пара, что Мишка будет чувствовать себя неловко в их кругу. И что он будет стыдиться ее, будет несчастен. Напоследок сообщила, что они запутаны в долгах и что у него уже есть невеста, красавица, богачка, светская барышня, и что Мишка если действительно любит ее сына, то для его счастья должна отказаться от него. Мишка послала ему прощальное письмо, в котором написала, что больше они никогда не увидятся и он свободен, а она будет любить его всегда.
Не знаю, верить или нет. Хотя Мишка никогда еще не врала.
Ходила в госпиталь.
Тучи серые, как больничные халаты.На душе очень грустно. Все время думала об Алексее. Он подружился с Сашей и иногда заходит к нам, но на меня не обращает никакого внимания. Я на него тоже. Он то ли застенчивый, то ли скучный. Скорее второе.
31 августа 1915 г. ПонедельникОбъявился Петя Назаров. Очень изменился, повзрослел. О Семе сначала говорили, что его убили, но пришла открытка через Красный Крест. Он в германском плену.
4 сентября 1915 г. Пятница
Сегодня у нас снова был Алексей. Лучше бы он не приходил! Он вошел, а я только что из гимназии – еще не переоделась, в коричневом ужасном платье, в черном переднике – на руке чернильное пятно! Столкнулись в прихожей – я выходила из уборной и от ужаса, что он видит меня и слышит шум воды в ватерклозете, вся обмерла, ладони вспотели, моргаю – не могу выдавить из себя ни слова. А они с братом при мне стали обсуждать – и что?! У них в университете на лестнице выставили почтовый ящик с надписью «Половая анкета» – нужно туда опустить анонимные сведения о своей сексуальной жизни. Я стою красная как идиотка. Брызнули слезы. Пулей умчалась.Ненавижу себя!