Три путешествия в Рим к Марии Монтессори
Шрифт:
Также и врач, у которого с детства не развиты все эти чувства, не может достаточно тонко слышать особенности дыхания или биения сердца у больного, не видит еле заметного искривления какого-нибудь члена, не ощущает осязанием начинающейся опухоли, не умеет по цвету лица и кожи распознать болезнь, не умеет на ощупь определить температуры тела. У многих очень учёных врачей руки и пальцы до того неловки, что они прибегают к помощи фельдшериц, чтобы сделать самую пустую операцию.
Почему-то в воспитании мужчин особенно пренебрегается развитием органов чувств и ловкости в пальцах, и потому у большинства мужчин пальцы настолько неуклюжи, что они часто не умеют завязать себе галстука
Я думаю, всем нам, женщинам, приходилось придти в лавку с образчиком, чтобы прикупить по нему материи и с недоумением смотреть на то, как приказчик прикладывает ваш образец к разным кускам материи, резко отличающимся от него по цвету. А между тем этот приказчик не дальтоник и, вероятно, прослужа десятки лет в мануфактурном магазине, он, в конце концов, привыкнет отличать оттенки цветов. И кухарка с течением времени выучится распознавать тухлое мясо от свежего. Но это ненужная потеря времени, когда этого так легко достичь в раннем детстве. А, кроме того, не у всех хватит терпения в зрелые года учиться отличать один цвет от другого, учиться завязывать узел и т. п. И тогда часто, не имея этого терпения, люди впадают в уныние и разочаровываются в своих силах и способностях. Менее же добросовестные берут на себя обязанности с сомнительными знаниями, что вредно отзывается и на них и на окружающих.
По мнению Монтессори, обычные способы воспитания грешат тем, что детей сначала учат отвлечённо, а потом заставляют их исполнять понятое ими. «Мы обыкновенно, преподавая, говорим сначала об интересующем нас предмете», – пишет она, – «и когда ученик понял, мы пытаемся заставить исполнить работу в связи с данным предметом. Но хотя ученик и понял мысль, он всё же испытывает огромные трудности в исполнении требуемой от него работы, так как в его воспитании отсутствует фактор первой важности – совершенство ощущений».
V
«Принуждающий нас силой как бы лишает нас наших прав, и мы потому ненавидим его. Как благодетелей наших мы любим тех, кто умеет убедить нас. Не мудрый, а грубый, непросвещённый человек прибегает к насилию».
«Для чего же разум людям, если на них можно воздействовать только насилием?»
И так, по мнению Марии Монтессори, мы должны как можно раньше начать развитие детей. Как же этого достичь?
Во всяком случае, не принуждением. Никакая работа не может быть ни радостна, ни разумна, ни плодотворна, если она сделана насильственно. И наоборот, работа не может не принести большой радости и удовлетворения тому, кто её делает по своему внутреннему побуждению.
Но для того, чтобы уметь найти работу, иногда нужен толчок извне, и вот этим толчком в школах Монтессори служит «дидактический материал» (material didattico), или различные игры и занятия, приспособленные для саморазвития детей. Кроме того, дети поставлены в подходящие для работы условия, и учительнице вменяется в обязанность только наблюдать за ними, осторожно направляя их саморазвитие и вместе с тем свято охраняя индивидуальность каждого ребёнка.
Для уничтожения всякого принуждения в школе, Монтессори начала с того, что вывела из неё парту. В её школе введены низенькие стулья и кресла и соответственной вышины столики, легко переносимые и передвигаемые детьми. Ни у кого нет своего определённого места: ребёнок садится там, где ему понравится – один или с товарищем – это как он сам захочет. Кроме того, есть коврики,
Современная школьная парта, по мнению Монтессори, служит иллюстрацией того рабства, которым проникнута вся современная педагогия. Она жестоко глумится над мудростью науки, сделавшей так много для усовершенствования прежней простой скамейки. «Антропология всё приняла в соображение», – пишет Монтессори: – и возраст ребёнка, и длину его ног для того, чтобы сделать скамейку подходящей вышины, с математической точностью вычислила она расстояние сидения от пюпитра, чтобы, при нагибании, не искривилась спина ученика; и наконец, – о глубина вдохновения и сообразительности – разделила сидения, загородив их так, что ученик не может выбраться из своего места, и всё это для того, чтобы ученик был в своей неподвижности виден учителю и чтобы отделить его от своего соседа во избежание каких-либо непристойных поступков во время классов. Что сказать о такой предусмотрительности?!
«Одним словом, ученики поставлены в такие условия, что, у рождённых здоровыми, может произойти искривление позвоночника и они могут сделаться горбатыми. Позвоночник – это та часть нашего тела, которая биологически считается первоначальной, более древней, чем остальной скелет, и потому это самая устойчивая часть не только всего скелета, но и самая прочная часть всего человеческого организма. И вдруг этот позвоночник, который мог противостоять, не согнувшись, более суровой доле первобытного человека, когда он сражался против диких зверей, когда покорял мамонта, когда выкапывал камни, когда гнул железо, когда рыл землю, – этот позвоночник не выдерживает и сгибается под игом школьного гнёта…
А если мы доказываем, что дети работают в негигиенических условиях, настолько противоестественных, что от них может произойти изуродование скелета, – нам отвечают на эти ужасные открытия – ортопедической скамьёй! А недавно одна дама, вообразив меня сторонницей научных нововведений в школах, предложила мне с очевидным уважением к моему суждению – для дополнения профилактического действия парты изобретённый ею корсет для учеников».
«Знаю», – пишет дальше Монтессори, – «те возражения, которые приходят на ум последователям старинных дисциплинарных приёмов воспитания. Им кажется, что дети, двигаясь, будут ронять стулья и столы, производя этим шум и беспорядок. Но это предрассудок. Такой же предрассудок существовал у народа, который считал необходимым для новорождённых детей пеленание свивальниками. Также и в школах нам кажется необходимой тяжёлая парта, как бы пригвождённая к земле. Всё это зиждется на том мнении, что ребёнок должен расти в неподвижности, и на странном предрассудке, что для того, чтобы подвергаться воспитанию, надо, чтобы тело имело известное положение, как, например, люди молящиеся думают, что и для этого они должны принять известное положение тела.
…Переносные и лёгкие столы, стулья и креслица позволяют детям выбирать наиболее удобное для них положение. Ребёнок может также сесть на пол: и это будет одновременно внешним признаком свободы и воспитательной мерой. Если ребёнок неловким движением роняет стул, он будет иметь доказательство своей неловкости: то же движение между партами прошло бы незамеченным. Таким образом, ребёнок имеет возможность себя поправить. И когда ребёнок будет уметь проходить между стульями, не задев их, он будет иметь для этого явное, очевидное доказательство в тишине и в неподвижности стульев. Это будет значить то, что ребёнок выучился двигаться».