Три самодержца. Дневники генеральши Богданович
Шрифт:
4 мая. Утром пришел Каульбарс. Сказал, что неправда, что вел. кн. Владимир переменился, он вполне здоров.
Саша Безродная говорила, что многие члены Гос. совета говорят, что от Плеве никогда не слышали его мнения, что он всегда уклоняется от ответа, что его многие считают за «красного», что он теперь старается это скрыть. Также и Кони, который остался «архикрасным». Переменись сегодня направление – сейчас бы оба и выказались. Это вполне возможно. Она не первая это говорит про Плеве.
6 мая. Сегодня утром прочла об утверждении Дурново министром внутренних дел с увольнением из IV отделения.
Сегодня день совершеннолетия цесаревича. Он сделан флигель-адъютантом и членом Комитета министров и Гос.
Приехал Moulin из Парижа. Рассказывал, что Драгомирову было оваций без конца. Он был всюду. Был с Moulin в маленьком кафе, где давалось представление – 40 женщин в русских военных мундирах всех полков, затем пели русский гимн и Марсельезу. Драгомиров плакал от восторга.
Затем рассказал, что он слышал, что доктор Люис приглашен в Петербург для императрицы, которая не чувствует себя лучше от пользования доктора Шарко и которая страдает расстройством нервов. Moulin говорит, что этот доктор, Люис, – настоящий шарлатан.
Коцебу во время incident Sagallo [34] громко кричал, что русское правительство отказывается от Ашинова и его спутников. M-me Adam сделала сбор для жертв этого случая, но отсюда получила депешу от одного Филиппова, который работает в редакции Комарова, что русские не желают пожертвований от людей, которые пролили кровь их соотечественников. M-me Adam вообразила, что эта депеша от Тертия Филиппова, врага Победоносцева. Moulin говорит, что, получив депешу, она горько плакала.
34
Случай в Сагалло (франц.).
На предстоящих выборах Буланже имеет, по его словам, много шансов – его поддерживают монархисты. Говорит, что займы разочаровали французов. Они охотно несли деньги на эти займы, надеясь, что Россия на эти деньги начнет строить необходимые дороги на случай войны и вооружаться, но этого не случилось. Сказал, что Вышнеградский сильно попался, завязав сношения с Ротшильдом. Через полчаса после Moulin пришел банкир Клима, который восхвалял Вышнеградского именно за мысль этих займов и за то, что он сумел привлечь Ротшильда к России, который говорил, что никогда не будет с нами иметь никакого дела.
7 мая. Вместо Дурново в IV отделение прочат Ольденбургского. На место Танеева назначен Ренненкампф.
Был Романченко. Он жалеет Толстого, но своим новым начальником доволен. Ему уже устроили в столовой Дурново канцелярию: поставили письменный дамский стол, вынули посуду из шкафа, и туда он кладет бумаги. Дурново ему не звонит, как, бывало, граф, а, если ему понадобится что-либо, сам выходит к нему.
В ту минуту, когда Толстой умер, Романченко находился в своей канцелярии. Двери к графу были открыты, он лежал через комнату. За несколько минут до его смерти вошел Плеве в канцелярию из Комитета министров и спросил: «Что, как?» Романченко отвечал: «Плохо». Вдруг послышался крик – с графиней сделалось дурно. Граф скончался, доктор вышел сказать об этом. Плеве в это время отошел к окну, две слезы скатились из его глаз, он их отер кулаком, затем обратился к Романченко и сказал: «Теперь надо распоряжаться; запереть столы и, не спрашивая никого, суммы взять из ремонта дома». Романченко телефонировал Заике. Спросили графиню, где его положить. Она решила внизу, но только повторяла, чтобы не было монахов – граф их не терпел. Когда затем митрополит Леонтий Варшавский и Алексей Виленский пожелали у гроба отслужить панихиды, им в этом было отказано. Толстой совсем не пожелал видеть сына, просил жену следить, чтобы он не ворвался к нему. Из слов Романченко могла заключить, что он в последний его приезд сюда к нему охладел. Он был недоволен его женитьбой. У Толстого осталось мало денег, всего 55 тыс., которые он получил выкупные, 7 тыс. в банке и 4 билета внутреннего выигрышного займа. Все состояние оставлено графине.
Игнатьеву
Завтра в первый раз наследник будет в Гос. совете.
8 мая. Навестил меня митрополит. Он не жалеет Толстого, рассказывал про него, что никто не помнит, когда он причащался. В бытность его обер-прокурором Синода он ни разу не был в Исаакиевском соборе, не заглядывал в синодальную канцелярию, где только висел его мундир на вешалке. Когда назначили Победоносцева и он туда вошел, он увидел на столах груды бумаг и немедленно уволил всю канцелярию.
Рассказывали нам, что у Чихачева дурная денежная история, которая может его заставить уйти из министерства, какие-то заплаченные им счета модистке из казенных сумм. Говорят, что он заплатил миллион Богарне, чтобы его назначили управляющим министерством.
17 мая. Е. В. рассказывал про свое свидание со Строгановым, у которого он был адъютантом, когда тот был одесским генерал-губернатором. Старик встретил Е. В. словами: «Откуда? Зачем? Надолго ли?» Накануне градоначальник Одессы Зеленой сказал Е. В., что Строганов положил в 8 больших мешков все свои записки и бумаги, запечатал мешки и отдал Чихачеву, чтобы тот отвез их на пароходе Черноморского общества и потопил в Архипелаге. Е. В. затронул вопрос со стариком об его бумагах. Он ему отвечал, что их сжег. Е. В. с отчаянием воскликнул, что он не имел права этого делать. Тогда Строганов ему сказал: «Император Николай написал следующее письмо начальнику штаба Дибичу, где главнокомандующим был Витгенштейн: “Боюсь, что твой дурак главнокомандующий не решится на эту меру”. Вы поймете теперь, почему я сжег мои бумаги». Значит, в них было много такого, что нельзя было обнародовать.
Говоря о министрах, Е. В. сказал, что теперь трудно получить такого, какой был гр. Строганов. Строганов его спросил: «А вы почему знаете?» Е. В. тогда сказал, что он был известен тем, что правду говорил прямо в глаза. На это Строганов ему сказал: «Однажды Николай Павлович при всех меня спросил: «Строганов, скажи, правда ли, что мой дворец хорошо освещен, правда ли, что Костя милый мальчик?» Я отвечал ему: «Совершенно верно, ваше величество». Но наедине, в кабинете, тогда же я ему сказал: «Все, что я вам сказал там, – неправда, у вас ничего не мило и не хорошо».
18 мая. Узнала сегодня новость, что будет сегодня объявлена свадьба сына Николая Николаевича, вел. кн. Петра, с черногорской Милицией, что вторая черногорская выйдет за Дмитрия Константиновича, а наследник женится на третьей.
Сегодня был рязанский помещик Повалишин, который вместе с Каменским получил право на обработку свинцовой руды на Мурманском берегу. Он говорит, что он был в Ялте в начале октября и там слышал, что готовится покушение на царский поезд, что будто были получены иностранные газеты, где говорится об этом покушении, но газет он не видал. Затем в Москве ему сказал помощник управляющего Московско-Курской дороги, что все болты на месте крушения не были найдены. Марков ему также сказал, что болтов не нашли. Мне все это кажется невероятным. Если бы один Кони производил следствие, то можно было бы его заподозрить, что он покривил душой, вспомнил дело Засулич, которую оправдал, но здесь была целая комиссия, и все инженеры сейчас же ухватились бы, чтобы вывести все наружу.
20 мая. Во время праздника Конногренадерского и Уланского полков, за завтраком, государь сказал тост: «Пью за здоровье единственного и искреннего друга России – князя Николая Черногорского». Все думают, что это вызовет целую бурю.
Был Ардашев. Много интересного рассказывал о бывшем начальнике сыскной полиции Путилине. Какой это низкий человек! Это страшный взяточник. Пока он не подал рапорт о болезни бежавшего за долги Овсянникова, нельзя было в этом убедиться. Затем он был пойман по указаниям пристава в 24 часа. Как долго этот человек пользовался властью!