Три товарища и другие романы
Шрифт:
Булочник слушал меня настолько рассеянно, что я даже растерялся.
– В шесть часов я буду звонить ему снова, – наконец сказал я.
– В шесть? – очнулся булочник. – В шесть мне надо… – Внезапно он повернулся ко мне. – Может быть, пойдете со мной?
– Куда? – спросил я с удивлением.
– К вашему другу, художнику. Портрет готов.
– Ах вот оно что – к Фердинанду Грау…
Он кивнул:
– Пойдемте. Заодно поговорим и о машине.
По всей видимости, он почему-то не хотел идти один. Мне же теперь
– Хорошо, – сказал я. – Но это довольно далеко. Так что давайте поедем сразу.
Фердинанд Грау выглядел плохо. Лицо помятое и обрюзгшее, серо-зеленого цвета. Он приветствовал нас в дверях мастерской. Булочник едва взглянул на него. Он был как-то странно не уверен в себе и взволнован.
– Где портрет? – сразу же спросил он.
Фердинанд указал рукой на окно. Портрет стоял у окна на мольберте. Булочник быстро прошел туда и застыл перед ним. Через какое-то время он снял шляпу, что забыл впопыхах сделать сразу.
Мы с Фердинандом остались в дверях.
– Как дела, Фердинанд? – спросил я.
Он сделал неопределенный жест рукой.
– Что-нибудь случилось?
– Что могло случиться?
– Ты плохо выглядишь…
– И только-то?
– И только…
Он положил мне на плечо свою ручищу, и его лицо старого сенбернара озарилось улыбкой.
Мы постояли так еще немного. Потом подошли к булочнику. Портрет его жены поразил меня. Голова получилась замечательно. По свадебной фотографии и другому снимку, на котором едва можно было что-либо разобрать, Фердинанду удалось написать портрет еще молодой женщины, взирающей на мир серьезными, несколько растерянными глазами.
– Да, – сказал булочник, не оборачиваясь, – это она. – Он сказал это скорее для себя, и мне показалось, что он даже не заметил, как у него это вырвалось.
– Вам достаточно света? – спросил его Фердинанд.
Булочник не ответил.
Фердинанд подошел к мольберту и слегка повернул его. Потом, отойдя, кивнул мне, приглашая к себе в каморку рядом с мастерской.
– Вот уж не думал, – сказал он с удивлением, – что и такой несгораемый сейф, как он, может рыдать. Его проняло…
– Рано или поздно пронимает всякого, – возразил я. – Да только его – слишком поздно…
– Слишком поздно, – сказал Фердинанд, – это всегда бывает слишком поздно. Уж так устроена жизнь, Робби.
Он медленно прошелся по комнате взад и вперед.
– Пусть пока побудет наедине с собой. Можем тем временем сыграть партию в шахматы.
– У тебя золотая душа, – сказал я.
– При чем здесь это? – Он остановился. – Его душе от этого не будет ни прибытка, ни убытка. Да и нельзя все время думать о подобных вещах – не то бы люди на земле разучились улыбаться, Робби…
– И опять ты прав, – согласился я. – Ну, давай сгоняем партийку.
Мы расставили фигуры и начали игру. Фердинанд выиграл без особых
– Ну и ну, – сказал я. – Выглядишь ты так, как будто три ночи не спал. А играешь при этом как заправский морской пират.
– Я всегда хорошо играю, когда на меня нападает меланхолия, – заметил Фердинанд.
– А отчего это она на тебя напала?
– Да так, без всяких причин. Потому что стемнело. Порядочный человек всегда впадает в меланхолию, когда вечереет. И не по какой-либо определенной причине. Просто так…
– Но только в том случае, если он одинок, – сказал я.
– Разумеется. Это час теней. Час одиночества. Час, когда особенно хорошо пьется коньяк. – Он достал бутылку и две рюмки.
– Не пора ли нам к булочнику? – спросил я.
– Сейчас. – Он наполнил рюмки. – Будь здоров, Робби! Ибо всем нам когда-нибудь подыхать!
– Будь здоров, Фердинанд! Ибо пока-то мы еще живы!
– Ну, – сказал он, – все не раз висело на волоске. Да обходилось. Выпьем-ка и за это!
– Идет.
Мы вернулись в мастерскую. Стемнело. Булочник, вобрав голову в плечи, все еще стоял перед портретом. В большом голом помещении он выглядел жалким, потерянным, мне даже показалось, что он уменьшился в росте.
– Завернуть вам картину? – спросил Фердинанд.
Он испуганно вздрогнул.
– Нет, нет…
– В таком случае я пришлю ее вам завтра.
– Нельзя ли оставить ее пока здесь? – поколебавшись, спросил булочник.
– Почему? – с удивлением спросил Фердинанд, подходя к нему. – Вам не нравится?
– Нравится. Но мне бы хотелось, чтобы она побыла пока здесь…
– Не понимаю…
Булочник взглянул на меня в поисках помощи. Я понял – он боялся повесить портрет дома, где хозяйничала теперь чернявенькая стерва. А может, ему было неловко перед покойницей.
– Но, Фердинанд, – сказал я, – портрет ведь может повисеть и здесь, если он будет оплачен…
– Ну, это само собой…
Булочник с облегчением вынул из кармана чековую книжку. Они с Фердинандом подошли к столу.
– За мной оставалось четыреста марок? – спросил булочник.
– Четыреста двадцать, – сказал Фердинанд, – с учетом скидки. Хотите квитанцию?
– Да, – сказал булочник. – Порядка ради.
Оба молча занялись писанием – один чека, другой квитанции. Оставшись у окна, я огляделся. В сумеречном полусвете со стен мерцали лица невостребованных и неоплаченных портретов в золоченых багетах. Это походило на собрание потусторонних призраков, и казалось, что все они уставили неподвижный взгляд на портрет у окна, который должен был к ним присоединиться и на который вечернее солнце бросало последний отблеск жизни. Странное настроение создавала эта картина – двое согбенных и пишущих за столом, тени и многочисленные немые портреты.