Три товарища
Шрифт:
Мы выпили коньяк и встали.
– До свидания, Альфонс! – сказала Пат. – Я всегда с удовольствием приходила сюда. – Она подала ему руку.
Альфонс покраснел. Он крепко сжал ее ладонь в своих лапах.
– В общем, если что понадобится… просто дайте знать. – Он смотрел на нее в крайнем замешательстве. – Ведь вы теперь наша. Никогда бы не подумал, что женщина может стать своей в такой компании.
– Спасибо, – сказала Пат. – Спасибо, Альфонс. Это самое приятное из всего, что вы могли мне сказать. До свидания и всего хорошего.
– До
Кестер и Ленц проводили нас на вокзал. Мы остановились на минуту у нашего дома, и я сбегал за собакой. Юпп уже увез чемоданы.
Мы прибыли в последнюю минуту. Едва мы вошли в вагон, как поезд тронулся. Тут Готтфрид вынул из кармана завернутую бутылку и протянул ее мне:
– Вот, Робби, прихвати с собой. В дороге всегда может пригодиться.
– Спасибо, – сказал я, – распейте ее сегодня вечером сами, ребята, У меня кое-что припасено.
– Возьми, – настаивал Ленц. – Этого всегда не хватает! – Он шел по перрону рядом с движущимся поездом и кинул мне бутылку.
– До свидания, Пат! – крикнул он. – Если мы здесь обанкротимся, приедем все к вам. Отто в качестве тренера по лыжному спорту, а я как учитель танцев. Робби будет играть на рояле. Сколотим бродячую труппу и будем кочевать из отеля в отель.
Поезд пошел быстрее, и Готтфрид отстал. Пат высунулась из окна и махала платочком, пока вокзал не скрылся за поворотом. Потом она обернулась, лицо ее было очень бледно, глаза влажно блестели. Я взял ее за руку.
– Пойдем, – сказал я, – давай выпьем чего-нибудь. Ты прекрасно держалась.
– Но на душе у меня совсем не прекрасно, – ответила она, пытаясь изобразить улыбку.
– Ну меня тоже, – сказал я. – Поэтому мы и выпьем немного.
Я откупорил бутылку и налил ей стаканчик коньяку.
– Хорошо? – спросил я.
Она кивнула и положила мне голову на плечо.
– Любимый мой, чем же все это кончится?
– Ты не должна плакать, – сказал я. – Я так горжусь, что ты не плакала весь день.
– Да я и не плачу, – проговорила она, покачав головой, а слезы текли по ее тонкому лицу.
– Выпей еще немного, – сказал я и прижал ее к себе. – Так бывает в первую минуту, а потом дело пойдет на лад.
Она кивнула:
– Да, Робби. Не обращай на меня внимания. Сейчас все пройдет; лучше, чтобы ты этого совсем не видел. Дай мне побыть одной несколько минут, я как-нибудь справлюсь с собой.
– Зачем же? Весь день ты была такой храброй, что теперь спокойно можешь плакать сколько хочешь.
– И совсем я не была храброй. Ты этого просто не заметил.
– Может быть, – сказал я, – но ведь в том-то и состоит храбрость.
Она попыталась улыбнуться.
– А в чем же тут храбрость, Робби?
– В том, что ты не сдаешься. – Я провел рукой по ее волосам. – Пока человек не сдается, он сильнее своей судьбы.
– У меня нет мужества, дорогой, – пробормотала она. – У меня только жалкий страх перед последним и самым большим страхом.
– Это и есть настоящее
Она прислонилась ко мне.
– Ах, Робби, ты даже не знаешь, что такое страх.
– Знаю, – сказал я.
Отворилась дверь. Проводник попросил предъявить билеты. Я дал их ему.
– Спальное место для дамы? – спросил он.
Я кивнул.
– Тогда вам придется пройти в спальный вагон, – сказал он Пат. – В других вагонах ваш билет недействителен.
– Хорошо.
– А собаку надо сдать в багажный вагон, – заявил он. – Там есть купе для собак.
– Ладно, – сказал я. – А где спальный вагон?
– Третий справа. Багажный вагон в голове поезда.
Он ушел. На его груди болтался маленький фонарик. Казалось, он идет по забою шахты.
– Будем переселяться, Пат, – сказал я. – Билли я как-нибудь протащу к тебе. Нечего ему делать в багажном вагоне.
Для себя я не взял спального места. Мне ничего не стоило просидеть ночь в углу купе. Кроме того, это было дешевле.
Юпп поставил чемоданы Пат в спальный вагон. Маленькое, изящное купе сверкало красным деревом. У Пат было нижнее место. Я спросил проводника, занято ли также и верхнее.
– Да, – сказал он, – пассажир сядет во Франкфурте.
– Когда мы прибудем туда?
– В половине третьего.
Я дал ему на чай, и он ушел в свой уголок.
– Через полчаса я приду к тебе с собакой, – сказал я Пат.
– Но ведь с собакой нельзя: проводник остается в вагоне.
– Можно. Ты только не запирай дверь.
Я пошел обратно мимо проводника, он внимательно посмотрел на меня. На следующей станции я вышел с собакой на перрон, прошел вдоль спального вагона, остановился и стал ждать. Проводник сошел с лесенки и завел разговор с главным кондуктором. Тогда я юркнул в вагон, прошмыгнул к спальным купе и вошел к Пат, никем не замеченный. На ней был пушистый белый халат, и она чудесно выглядела. Ее глаза блестели. – Теперь я опять в полном порядке, Робби, – сказала она.
– Это хорошо. Но не хочешь ли ты прилечь? Очень уж здесь тесно. А я посижу возле тебя.
– Да, но… – она нерешительно показала на верхнее место. – А что если вдруг откроется дверь и перед нами окажется представительница союза спасения падших девушек?..
– До Франкфурта еще далеко, – сказал я. – Я буду начеку. Не усну.
Когда мы подъезжали к Франкфурту, я перешел в свой вагон, сел в углу у окна и попытался вздремнуть. Но во Франкфурте в купе вошел мужчина с усами, как у тюленя, немедленно открыл чемодан и принялся есть. Он ел так интенсивно, что я никак не мог уснуть. Трапеза продолжалась почти час. Потом тюлень вытер усы, улегся и задал концерт, какого я никогда еще не слышал. Это был не обычный храп, а какие-то воющие вздохи, прерываемые отрывистыми стонами и протяжным бульканьем. Я не мог уловить в этом никакой системы, так все было разнообразно. К счастью, в половине шестого он вышел.